Где-то было, в некотором царстве, поспорил раз Змей с царем. Поспорил, да и украл с неба солнце, и месяц, и все звезды и спрятал у себя в подземном царстве. Вот горюет царь, что нигде не найдет такого богатыря, чтоб все назад у Змея отвоевал.
А жил в том царстве человек Костын, было у него трое сыновей, и все богатырского склада. Вот раз царь и посылает своих слуг:
— Ступайте, — говорит, — позовите мне младшего Костынина сына.
Тот приходит.
— Что, — говорит, — можешь мне отвоевать у Змея солнце и все, что было на небе?
— Нет, — говорит, — не могу, спросите среднего брата.
Позвали и того.
— Нет, — говорит, — и я не могу, может, старший брат сумеет.
Кликнули старшего.
— Я, — говорит, — могу, только нужны нам три коня богатырских; пригоните три табуна, может, и найдутся.
Вот пригнали ему три табуна, и на какого коня ни положит он руку, конь со всех четырех и валится. Глядь — ковыляет на трех ногах да с одним крылом худющая кляча. Положил он на нее руку — только на колени упала.
— Ну, — говорит, — эта будет младшему брату. Гоните еще три табуна.
Пригнали еще три табуна, он всех их повалил наземь и только самую заднюю с двумя ногами да с двумя крыльями отобрал.
— Эта, — говорит, — среднему брату будет. Гоните еще три табуна.
Пригнали еще, он и тех забраковал, выбрал себе самую поганую, одноногую да с четырьмя крыльями. И только он выбрал, а кони у него и просятся:
— Пусти нас, Костынин сын, на три зари в чистом поле свежей травы поесть.
Он пустил, а через три зари поправились кони, вошли в тело, стали хоть куда.
Вот выехали братья на курган и стали из лука стрелять: куда чья стрела упадет, тому туда и ехать. Только стрелы пустили, попрощались, да и двинулись их искать. Ехали-ехали, подъезжают к Змееву дворцу, глядь — а там младшего брата стрелка лежит. Вошли они во дворец, а там всякие пития да яства. Закусили они, отдохнули; черед идти самому младшему на караул, тот отказывается. Костынин сын и говорит:
— Вот вам, братцы, рукавички и плеточка, смотрите, как будет с них мыло падать, пускайте их, а если кровь, то и сами бегите и коня пускайте.
А были это такие рукавички, что сами хватают, сами и рвут, а плеточка сама и сечет, сама и режет.
Сказал, а сам пошел, да и сел под мостком. Вдруг о полночь стучит-громыхает, едет Змей с тремя головами. Въехал на мост, конь споткнулся.
— Ты чего, собачье мясо, спотыкаешься?
— Как же мне не спотыкаться, если под мостом Костынин сын сидит.
— Пускай сначала у мужика пять лет свиней попасет, тогда ворон сюда его кости и занесет.
— Брешешь! Добрый молодец и сам пришел!
Стали они биться, не дал ему Костынин сын и оглянуться, разбил вдребезги, языки повырезал и в карман спрятал. Входит во дворец, видит — братья спят; он разбудил их, посмотрел на рукавички и плеточку — сухие; ничего им не сказал, и поехали они искать стрелу второго брата.
Вот подъехали ко второму дворцу, нашли стрелу среднего брата, да и вошли во дворец, а там пития да кушанья еще лучше. Закусили, отдохнули. Черед среднему в караул идти. Он отказывается.
— Ну, тогда, — говорит Костынин сын, — я пойду.
Опять наказывает им, как и тот раз.
— Только, — говорит, — смотрите не проспите! Как будет мыло с рукавичек падать, скорей пускайте и их и коня, а если кровь, то и сами бегите.
Сказал, пошел под мосток да и уселся. И вот в полночь стучит-громыхает, едет Змей с шестью головами, въехал на мост, а конь и споткнулся.
— Стой, — говорит, — собачье мясо, не спотыкайся!
— Как же мне не спотыкаться, если под мостком Костынин сын сидит.
— Пусть хоть и десять лет у мужика свиней пасет, и тогда ворон его костей сюда не занесет.
— Брешешь! Добрый молодец и сам пришел.
И как начали они биться, как начали биться!.. Уже с рукавичек и плеточки мыло так и падает, так и падает, а братья все спят. Кое-как Змея побил, языки поотрезал, спрятал и пошел к ним. Сразу их разбудил.
— Так-то, — говорит, — вы меня стережете?
Ну, погуляли там еще маленько, да и поехали теперь за его стрелкой.
Подъезжают к третьему дворцу, а его стрела как упала, так половину дворца и снесла. Вошли они во дворец, подкрепились.
— Теперь, — говорит, — елико возможно, не спите, и как станет кровь с рукавичек капать, бегите скорей ко мне! — Сказал это и пошел, да и сел под мостком. Вот о полночь стучит-громыхает, едет Змей двенадцатиглавый. Въехал на мост, а конь и споткнулся.
— Стой, — говорит, — собачье мясо, не спотыкайся!
— Как же мне не спотыкаться, если под мостком Костынин сын сидит.
— Пусть хоть пятнадцать лет у мужика свиней пасет, то и тогда ворон его костей сюда не занесет.
— Нет, — говорит, — брешешь! Добрый молодец и сам явился.
И как начали они биться, как начали биться, то мыло с рукавичек падало, а то уже кровь бежит, а конь в стойле бьется, аж двор разваливается. Вот как услышали братья, проснулись, бросили все, а сами на коней — и к нему. И как прибежали, рвут рукавички, плеточка сечет, а конь так и ярится. Разбили в пух и прах и этого Змея, сожгли и пепел по ветру пустили, так что от него ничего и не осталось.
Потом пошли в подземное царство, достали там праведное солнце, месяц и звезды, радугу, да и выпустили их, а сами на коней и домой поехали. Только, может, полдороги проехали, а Костынин сын и говорит, что забыл-де свои рукавички и плеточку. «Жаль, говорит, что такое добро да такой погани достанется». Обернулся он ястребом и назад полетел. А после тех Змеев остались жены и дети. Как прилетел он туда, обернулся котиком и играет себе под окном, а дети увидели и говорят матери:
— Какой, — говорят, — красивый котик, возьмем его.
— Нет, погодите, это, может, наш ворог; дадим ему кусочек хлеба с медком, а другой с нашей отравою: как станет он есть хлеб с отравою, значит, это наш приятель, а как с медом, то враг.— Кинули, а он мигом к кусочку с отравою, покатал, покатал его, да и загреб.
— Это, — говорят, наш дружок — и взяли его.
Вечером слетелись они все и советуются, как бы им
Костыниных сыновей погубить. А у наистаршего Змея осталась жена и три дочки.
— Ты, — обращается мать к старшей дочери, — перебеги им дорогу и обернись кроватью: они захотят отдохнуть, и какой из них ляжет, так кровью и зальется, а ты, — учит другую, — обернись по дороге криницей: только они напьются, тотчас и лопнут; а ты, — говорит третьей, — обернись яблоней: только по яблочку съедят, так их и разорвет.
А он все слушает и как выслушал, то к рукавичкам и плеточке, забавляется ими. Увидели они и говорят:
— Бросьте их: это такого-сякого, что нашего отца съел.
Выбросили, а он обернулся опять ястребом, забрал все, а там скоро и братьев нагнал.
Едут и едут, видят — пышная кровать стоит, над ней полог, а рядом травка зеленая. Кинулись братья к ней, а он их опередил и как рубанет по кровати, так она кровью и залилась. Отъехали еще немного, видят — криничка, да такая хорошая, а у них, может, уже сколько дней и росинки во рту не было, вот и кинулись они к ней, а Костынин сын опять опередил их и как рубанет ее, так кровью она и подплыла. Поехали дальше, смотрят — яблоня красуется, яблочки сами так и падают. Он снова опередил братьев, как рубанет ее, она так кровью и залилась.
Как услышала старая Змеиха, что дочки ее пропали, и в погоню за ними: одной губой достает до самого неба, а другою аж под землю, да так и летит за ними. Вот младший брат припал к земле ухом и говорит:
— Ой, братцы, гонится за нами старая Змея, скоро уже догонит и проглотит!
— Постой, может, еще подавится.
И как помчались они, как пустились бежать, нет — вот-вот догонит, так огнем и жжет. А стояла рядом железная кузница, они вскочили в нее и заперлись. Прибежала она.
— Эй, — говорит, — отворите, а не то вместе с кузницей проглочу!
А кузнецы говорят:
— Пролижи дверь, так мы тебе их и жареных подадим.
А сами клещи посильней раскалили. Вот лизнула она, сразу и пролизала и — туда языком, а кузнецы ее за язык да давай тогда в плуг запрягать, и овраги распахивать. Допахались до самого моря, а она и спрашивает:
— У тебя был отец?
— Был.
— А косарей нанимал?
— Нанимал.
— А отдыхать им давал?
— Давал.
— Дай же и мне отдохнуть и воды напиться.
Добралась она до моря, пила-пила, пока не лопнула.
