Глава II части III книги «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край…»
Глава 2. Традиционная материальная культура населения Выговского края в очерках М.М. Пришвина «В краю непуганых птиц»
1. Традиционные занятия: земледелие, рыболовство, охота
Традиционными занятиями населения Выговского края являлись земледелие, скотоводство, рыболовство и охота.
Сказитель былин Григорий Андрианов так говорил Пришвину о крестьянском труде и промыслах: «Уж я это тебе верно говорю: в наших местах без трудов не проживешь. Лес секли, камни выворачивали, сети плели, рыбу ловили, полесовали» [145, II, 89].
Основным традиционным занятием русских является земледелие. Но на севере России оно имеет свои особенности. Из-за холодного и сырого климата, недостатка земли, неплодородия почв, нехватки удобрений (удобрением служил навоз, но животноводство было слабо развито) – занятие земледелием в этом регионе было крайне сложным.
Пришвин пишет: «И какова же эта мать-земля, о которой так любовно говорил старик? С каким презрением отвернулся бы от нее наш крестьянин земледельческой полосы! Не мать, — сказал бы он, — эта земля, а мачеха.
Особенно поразила меня пашня на Карельском острове. Весь этот небольшой остров разделяется на две половины: одна низменная, топкое болото, другая повыше – сельга, сплошной каменный слой.
— Да как же вы пашете? – невольно спросишь, когда увидишь этот слой камней.
— Не пашем, а перешевеливаем камень, — ответят вам.
Такую землю за лето непременно нужно перешевелить раз пять, иначе ничего не родится. … Не успеешь вспахать такую землю, как она снова в этом сыром климате зарастает травой, потому-то и приходится ее так часто пахать» [145, II, 83].
На Русском Севере основной зерновой культурой являлись рожь и ячмень. Возделывали их методом подсечного земледелия. В лесу выбиралось место под будущую пашню, деревья и кустарники вырубались и сжигались, зола удобряла почву. Однако эта земля быстро истощалась, и пашня переносилась на новый участок леса. К тому времени, когда Пришвин путешествовал по Выговскому краю, подсечное земледелие, в целях сохранения лесов, было уже запрещено, что еще больше осложнило крестьянское хозяйство. Хлеб стали выращивать на земле, принадлежащей крестьянской общине, рядом с поселениями: «Раньше, когда еще не было лесных промыслов в крае и когда разрешалось еще подсечное хозяйство в казенных лесах, хлеба хватало. С одной стороны, стеснение подсечного хозяйства правительством, а с другой – бурлачество, оторвавшее в самое нужное время лучших работников, — вот причины, почему осталась только жалкая постоянная пашня, «поля», а «нивья», то есть земля, разделанная в лесу, заброшены. Крестьянин и рад бы увеличить постоянную пашню, «поля», на которых хлеб получается с меньшим трудом, потому что тут уже не нужно вырубать деревья, жечь их и пахать между пеньями, а только положить навоз да перешевеливать каменья сохою. Но вот в навозе-то и дело. Для постоянной пашни нужно много навоза, значит много нужно иметь скота, а для скота – корма; сено же здесь болотное, скот его не ест без муки. И получается общеизвестный сельскохозяйственный круг» [145, II, 84].
Однако некоторые крестьяне, жившие удаленно, по-прежнему практиковали старый подсечный способ. Такую пашню имел, например, сказитель былин Григорий Андрианов: «В глухом лесу, на холмике против лесного озерка, белой ламбины, виднеется желтый кружок ржи, обнесенный частой косой изгородью. Вокруг этого островка стоят стены леса, а еще немного подальше начинаются и совсем топкие, непроходимые места. Этот культурный остров весь сделан Григорием Андриановым…» [145, II, 85].
Сказитель былин Григорий Андрианов предан старине, склонен поэтизировать прошлое, что отражается и на его хозяйственной деятельности. Он живет и хозяйствует по старинным, дедовским правилам, методам, руководствуясь традиционными знаниями и опытом: «Еще осенью, два года тому назад, старик заметил это местечко, когда полесовал. Он осмотрел внимательно лес – не тонок ли он, или не очень ли толст: очень тонкий не даст хлеба, очень толстый трудно сечь. О почве он уже заранее, по виду леса, составил себе суждение, теперь ему остается только проверить. Если лес березовый, ольховый, вообще лиственный, то под ним растут трава, цветы, почва ими удобряется. Если же это сосновый или еловый лес, то под ним ничего не растет, почва остается тощей. Он знает, что береза растет на крепкой земле, а ель – на слабой. Тем не менее он вынул из-за пояса топор и обухом разбил землю, осмотрел корни: они оказались сухими. Это хорошо, потому что «на сыром корне не бывает рождения». Слой почвы в четверть, значит можно собрать четыре хороших урожая: каждый вершок почвы, по его мнению, дает один урожай» [145, II, 85].
Севернорусский крестьянин Григорий Андрианов удивительным образом схож с южнорусским крестьянином-однодворцем Елецкой земли, описанным елецким дворянином, помещиком М.А.Стаховичем в пятидесятые годы XIX века в работе «История, этнография и статистика Елецкого уезда». Та же верность традициям, старине; те же бережно сохраняемые опыт и знания, полученные от предков. «Взглянем же, как относится однодворец… к своему хозяйству, основанному в степи преимущественно на земледелии,… никакое землеведение не определит вам хозяйственного достоинства той или другой десятины так, как он это знает исстари, по преданиям отца и деда, и, так сказать, по чутью. Он знает, когда что посеять в какой день даже в какой час дня, по весьма верным приметам… он приобрел все эти сведения… опытом жизни, сросшись, так сказать, со своею природною местностью…», — писал М.А.Стахович об однодворцах [190, 45]. Кроме бытового хозяйственного знания и навыков, Григория Андрианова роднит с елецким крестьянином-однодворцем теснейшая связь с землей, «со своею природною местностью», через которую ощущается и поддерживается теснейшая связь с историей: историей земли и страны, семьи, рода и народа. Сам Пришвин видит тесную историческую связь древних земель центральной, черноземной Руси и севернорусских земель, севернорусских и южнорусских крестьян: «Когда узнаешь эту историю, невольно приходит в голову такое предположение: не принесли ли эту любовь к земле еще далекие предки старика, когда они переселились сюда из более хлебородных мест?» [145, II, 86].
Особенную ценность пришвинскому рассказу дает подробнейшее, последовательное, детальное описание труда крестьянина Григория Андрианова на своей лесной «нивье»: «Окончив осмотр, он заметил местечко. Весной же, когда сошел снег и лист на березе стал в копейку, то есть в конце мая или в начале июня, он снова взял топор и пошел «суки рубить», то есть сечь лес. Рубил день, другой, третий. Хорошо, что близко коровы паслись и бабы принесли ему свежие рыбники, калитки и молоко, а то бы пришлось довольствоваться захваченной с собой сухой пищей и тут же ночевать в лесу у костра или в тесной избушке. Наконец, работа кончена. Срубленный лес должен сохнуть. Мало-помалу листья на срубленных деревьях желтели, и среди леса появился желтый островок.
На другой год в то же время, выбрав не очень ветреный, ясный день, старик пришел жечь просохшую слежавшуюся массу. Он подложил под край ее жердь и поджег с подветренной стороны. По мере того как сгорало, он подвигал жердь дальше, чтобы под деревьями был воздух и они горели. Среди дыма, застилающего глаза, искр и языков пламени он проворно перебегал с места на место, поправлял костер, пока не сгорели все деревья. В лесу на холмике, против белой ламбины, желтый островок стал черным – это пал. Ветер может разнести с холмика драгоценную черную золу, и вся работа пропадет даром. Потому-то нужно сейчас же приняться за новую работу. Если камней мало, то можно прямо орать особой паловой сохой, с прямыми сошниками без присоха. Если же их много, землю нужно косоровать, разделывать ручным косым крюком, старинной копорюгой. Когда и эта тяжелая работа окончена, то пашня готова, и следующей весной можно сеять ячмень или репу. Такова история этого маленького культурного островка» [145, II, 85 – 86]. Каждое предложение этого описания – важнейшая деталь подробнейшей этнографической картины. Пришвин дает образцы севернорусской земледельческой терминологии, названий орудий труда, образцы традиционных приемов земледелия в условиях лесного русского севера.
Тяжелейший труд земледельца северной России поддерживался и облегчался физическими и душевными качествами севернорусского крестьянина: выносливостью, терпением, любовью к земле и осознанием этого труда, как почетного, завещанного предками и данного Богом. «Нет, в этом лесу скрыты более высокие запросы Григория Андрианова, чем простой хозяйственный расчет. Нет, тут поэзия прошлого, когда все громадными семействами секли лес, когда духовно более сильные люди еще не продавали себя за грош в бурлаки, не курили табаку, не пили чаю и вина. Островок этот – памятник прошлому, золотому веку, священнодействие души старика Григория Андрианова», пишет Пришвин [145, II, 85]. Писатель справедливо сравнивает крестьянский труд со священнодействием, так он и воспринимался самими крестьянами, окруженный древними обрядами, верованиями, традициями, завещанными предками. «На земле – как на матери жили», — говорит Григории Андрианов. Это не просто поэтическое сравнение, взятое из былин, «мать-сыра земля» — важнейшая стихия в картине мира русского крестьянина-земледельца.
Кроме зерновых культур в Выговском крае выращивали репу. В целом же, огородничество и садоводство не было развито из-за климатических условий. Не было развито и пчеловодство. «Казалось бы, место это как раз пригодно для огородов, но здесь их нет: капуста не растет, не растет лук, даже картофель родится плохо, часто гниет. Местные люди не знают яблок, не имеют понятия о пчеле… не собирали клубники, земляники. …Раз я заговорил о пчеле – меня не понимали, а когда я нарисовал, то сказали, что это медовик, то есть шмель» [145, II, 84].
В лесных условиях севера важное значение имело собирательство. Это занятие существенно пополняло пищевой рацион. Рассказывая о детстве крестьянки Степаниды, Пришвин пишет, что «Больше всего у ней осталось впечатлений от поездок в лес за морошкой. Эти поездки не забава, а серьезное дело, потому что морошка такая же пища, как и хлеб и рыба; в особенности, если ее набрать побольше и зарыть на болоте. Там она хорошо сохраняется до зимы» [145, II, 49].
Скотоводство практически повсеместно у русских было подчинено земледелию и носило вспомогательный характер. Оно обеспечивало крестьян, в первую очередь, молоком и молочными продуктами, в меньшей степени – мясом; кроме того, оно давало удобрения – навоз. В большинстве крестьянских хозяйств Русского Севера скотины было мало, в основном держали коров молочных пород, лошадей, овец, свиней. Крестьяне Выговского края разводили коров, лошадей, овец. В целом, скота держали довольно мало. «Из тридцати дворов Карельского острова в трех дворах по две коровы, в пяти – совсем нет, в остальных – по одной» [145, II, 62].
Выпас скотины в этих местах часто осуществлялся без пастуха, скотина паслась на островах, куда ее специально перевозили. В этом состояла специфика озерного Выговского края: «Весна идет. Время бы и выгонять скотину в поле, но куда же выгонять ее на Карельском острове, где только камень да болота? Очевидно, ее нужно перевести на другие острова, с более плодородной землей. Такой хороший остров, верст в десять длиной, находится всего в двух верстах от Карельского острова. И вот, в то время как в обыкновенных условиях выгоняют скотину в поле, на Выг-озере плывут лодки с коровами, лошадьми, овцами. В каждую лодку может поместиться только одна скотина, да и то необходимо особое приспособление, козел, бревно с перекладиной в виде буквы Т, чтобы лодка не опрокинулась. Козел кладется перекладиной в воду, а другая часть его опирается на борт лодки.
Обитатели Карельского острова – народ бедный; они не в состоянии даже иметь для стада пастуха, а может быть, и просто непривычны к этому. Скотину пускают одну «на божий простор, на божье произволение». Бродит скотина в лесу, как дикие животные, и только звон колоколов, такой странный в молчаливом северном лесу, говорит о связи этих животных с людьми» [145, II, 67 – 68].
Хозяйки плавали на остров доить коров и проверять лошадей: «Когда скотина перевезена на остров, то женщинам приходится каждый день ездить туда доить коров. Рано утром они садятся в лодки, почти всегда с ребятишками, и уезжают. …Подоив коров, женщины непременно прислушиваются, не слыхать ли колоколов, не случилось ли чего с лошадьми. Если колокольчики не звенят, то женщины пойдут непременно в лес искать лошадей. Мало ли что может случиться!» [145, II, 68].
Крестьяне, живущие не на островах, а там, где земли больше, часто нанимали пастуха. Под его присмотром стадо паслось в лесу около деревни. Выпас скотины в лесу, даже под присмотром пастуха, был чреват опасностями: скотина могла заблудиться, увязнуть в болоте, на нее могли напасть хищники. Чтобы обезопасить, сохранить скотину прибегали к обрядовому обходу стада, который совершался весной, во время первого выгона скотины. Местный колдун «отпускал» скотину, то есть произносил особый заговор — «отпуск».
В условиях рискованного земледелия, слаборазвитого скотоводства для крестьян Русского Севера важнейшее значение имели такие промыслы, как рыболовство и охота. Они существенно пополняли пищевой рацион, обеспечивая крестьян мясной, белковой пищей, так необходимой в условиях Севера.
Трудно переоценить значение рыболовства для Олонецкой губернии, покрытой густой сетью озер и рек. Рыба здесь являлась вторым хлебом, а иногда даже и первым. В условиях безрыбья наступал голод. Так, «когда выгозерский хозяин… сегозерскому рыбу в карты проиграл, все голодные круглый год сидели» [145, II, 63] (выгозерский хозяин, то есть водяной, хозяин озера).
Лов рыбы производился, главным образом, неводом – большой рыболовной сетью. Самой важной частью в неводе была матица – часть невода в виде мешка, куда собиралась пойманная рыба. Одна закидка невода, а также улов, получаемый при одной закидке, назывались «тоня». Тоней назывался также и участок водоема, предназначенный для лова рыбы неводом.
Крестьяне Выговского края ловили щуку, язя, окуня, плотву, леща, налима (здесь его называли мень), ряпушку, сига. Особенно ценился сиг – он, как правило, шел на продажу, «… сигов есть нельзя, они стоят дорого, шесть копеек фунт, и годятся «для богача»…» [145, II, 69]. Из рыбы варили уху, заготовляли рыбу впрок – сушили, солили. Лов рыбы происходил круглый год, его этапы, приемы, рыболовецкая терминология детально, с этнографической точностью отражены Пришвиным. В основном, эта тема раскрыта в очерке «Ловцы». Ловцаминазывали крестьян, живущих на берегу Выг-озера, главным занятием которых было рыболовство.
Весенний лов назывался еще мережным. «Мережи – это те же верши, но только они сделаны не из прутьев, а из сетки, натянутой на деревянные обручи. Весенний лов происходит у болотистого берега, и потому перед мережным ловом все болото делится на равные части. Как только сбежит снег, посинеет лед на озере и станет отставать от берега, тут-то и ставят мережи у болотистого берега одну возле другой, стенкой. В это время щука нерестует, стремится к берегу, чтобы оставить там икру. Но на пути она встречает мережу…» [145, II, 67]. Пойманную рыбу тут же чистили, солили и складывали в кадки. Обработкой рыбы занимались женщины и пожилые крестьяне. Такую рыбу продавали перекупщикам или использовали для собственного употребления. Крестьянские мальчики занимались ловлей рыбы на удочку (ловили окуней на уху).
«Осенью ловится главным образом сиг и ряпушка» [145, II, 75]. Осенний улов был особенно важен для крестьян Выговского края. Даже хлеб стремились убрать побыстрее не только из-за опасности холодов, «чтобы морозы не захватили его в поле», но и из-за того, чтобы уборка хлеба не задержала осеннего лова рыбы. «Для ловцов это время самое серьезное, самое важное. Настоящий лов рыбы бывает только осенью, и если хлеб вовремя не созрел, то лучше уж нанять работницу, «казачку».
Осенний невод велик и дорог. … Лов начинается с пятнадцатого августа и продолжается до первого октября» [145, II, 74].
Пришвин подробно передает традиционный процесс одного из главных занятий севернорусского крестьянина: «Перед ловом берег Карельского острова делится на равные части, по числу неводов. … Для осеннего лова необходимо иметь две лодки. Сначала, заехав в озеро, спускают матицу и сейчас же разъезжаются в две стороны: одна лодка тянет правое крыло, другая – левое. Когда распустят все сети, то поворачивают к берегу и тянут тоню саженей на полтораста. Лодки, которые на озере плывут на некотором расстоянии друг от друга, у самого берега съезжаются в одно место. Веревки тянут шпилями, то есть воротами, установленными на каждой лодке. Сначала на воде виднеются только кибаксы, то есть поплавки, а потом показываются и крылья; как только они покажутся, ловцы бросают шпили и тянут руками, взявшись по двое за крыло. Когда показываются частые сети, кто-нибудь берет торболо, то есть жердь с деревянным кружком на концах, и начинает им буткать воду, чтобы рыба бежала в матицу. Под конец развязывают матицу и рыбу вытрясают в лодку» [145, II, 75].
Осенний улов также скупался перекупщиками. Большинство крестьян продавало свой улов на месте, более состоятельные придерживали рыбу, чтобы продать ее дороже зимой на крещенской ярмарке в селе Шуньга. Лов рыбы продолжался и после того, как озера покрывались льдом. Жители таких деревень, как Карельский остров, где охота была развита менее чем рыболовство, активно продолжали ловить рыбу с наступлением зимы (до декабря месяца, когда большинство мужчин было занято вывозкой леса к местам его весеннего сплава).
Зимний лов рыбы производился неводом и имел свою специфику: «Для этого прежде всего выпешивается, то есть прорубается пешней – орудием, похожим на лом, большой ердан (прорубь), в него опускается невод. Направо и налево от ердана, по направлению тони, выпешивают отверстия, саженей на десять друг от друга. С помощью этих отверстий, длинной жерди и ворота невод и тянут к берегу, где тоже приготовляют большой ердан» [145, II, 75]. Характерно, что на название проруби повлияла православная праздничная обрядность. Прорубь называется ердан от иордань – крещенская прорубь.
Рыболовство, обеспечивая жителей Выговского края непосредственно рыбой, давало им и денежную прибыль – большая часть улова продавалась. Таким образом, наряду с бурлачеством (вывоз и сплав леса) продажа рыбы была единственным средством денежного заработка.
Обширные леса Русского Севера изобиловали дичью и зверем, что сделало охоту одним из главнейших занятий населения этого региона. В условиях слаборазвитого мясного животноводства охота с лихвой покрывала потребность в мясе, кроме того обеспечивала мехом и шкурами. Население Олонецкой губернии, крестьяне Выговского края охотились на лосей, оленей, медведей, на дичь (лесную птицу): рябчиков, тетеревов, глухарей (здесь их называли мошники). Охотились также на белок, горностаев, росомах, хорьков, ласку, выдр – ради их меха. Охотники в Олонецкой губернии назывались полесники. Им посвящен очерк, который так и называется «Полесники».
«Те люди, которые живут возле Выг-озера, занимаются отчасти охотой, но называются ловцами, потому что их главное занятие рыболовство. Здесь же, хотя все также занимаются рыболовством, но называются полесниками, то есть охотниками. Полесники живут маленькими деревнями в лесах у озер, сообщаются они с остальным миром по едва заметным тропинкам пешком, зимой – на лыжах, и возят маленькие сани кережи с поклажей. … Ближайшая к Выг-озеру деревня такого типа – Пул-озеро и Хиж-озеро. Вот в них-то я и решил побывать, чтобы ознакомиться с жизнью настоящих полесников» [145, II, 95].
Провожатым Пришвина стал знаменитый местный полесник Филипп, «типичный охотник на зверя». Он и познакомил Пришвина с бытом, традициями, верованиями полесников. Пришвин отмечает зависимостьхарактера полесника от специализации его охоты: «Я заметил, что все полесники разделяются на две группы: те, которые главным образом ходят на мелкую дичь, и те, которые бьют «звиря». Первые полесники часто балагуры, сказочники, вообще легкомысленные и часто художественно восприимчивые люди. Вторые – солидные, иногда угрюмые и молчаливые» [145, II, 95]. Звирем полесники называли крупных животных: лосей, оленей и особенно медведей.
Обучаться охоте начинали с детства, отцы учили своих детей всем премудростям охоты, передавая промысел по наследству. Севернорусский охотник помимо практических знаний должен был обладать знаниями сакральными; охота была окружена обрядами, верованиями, магическими действиями и сакральными запретами. Охотник пользовался помощью и советами колдуна, опасался проказ лешего, старался жить в мире с лесовой силой.
«Осенью рано утром, а то и в ночь выйдут, бывало, в лес полесник с своим сынишкой. Они берут с собой только нож, топор и огниво. Ни в коем случае не берут хлеба и вообще съестного. Дома они непременно съедят «по две выти», то есть поедят против обыкновенной еды вдвое. Это делается для того, чтобы в лесу, во время собирания дичи, не есть. Когда полесники ходят по сильям, они избегают есть в лесу.
— Почему так? – спросил я Филиппа.
— Бог знает! Но только так все делают, а Микулаич – наш колдун – говорит: У сила есть станешь, всякая нечисть, и зверь, и мышь, и ворон, будут клевать птицу.
Без колдуна полеснику вообще не прожить. От него он получает множество практических советов. Так, например, колдун никогда не посоветует выходить в лес в праздник. От этого может случиться много недоброго» [145, II, 97].
Общерусские представления о запрете на работу в праздник распространяются и на охотничий промысел. Нарушившего этот запрет, в лесу могут подстерегать неприятности. Так, Филипп рассказал случай из жизни своего отца, охотившегося в праздник Рождества Пресвятой Богородицы: «Вот раз мой батюшка, — рассказывает Филипп, — полесовал по путикам в бору. А бор-то све-е-тлый был! Видит: мужик идет впереди, Василий, с парнем. Батюшка и кричит: «Василий, Василий, дожди меня!» А они идут, будто не слышат, сами с собой советуются и смеются. Он их догонять, а они все впереди. Перекрестился батюшка и вспомнил, что праздник был, Рождество Пресвятой Богородицы. Это ему Бог показал, что в праздник нельзя полесовать» [145, II, 97].
Полесничать уходили на длительное время, подолгу не бывая дома и ночуя в лесных избушках – «фатерках». Оставаясь один на один с лесом, который традиционное сознание населяло мифологическими существами, «лесовой силой», полесники использовали сакральные, магические средства защиты от нее. Эти средства представляли собой сплав христианской и языческой традиций. Охотники часто крестятся, молятся; с другой стороны, берут заговоры у колдуна, «чистят» у него ружье, чтобы метко стреляло, слушаются его советов. В качестве защиты от нечистой силы охотники используют древнее языческое средство – брань, которая должна отпугивать нечистую силу.
До сих пор мат воспринимается как табуированный язык в силу его древней ритуальной направленности – защиты от нечистой силы. В быту ритуальный язык был не применим. Мат использовали для нейтрализации колдовских чар, проказ лешего, против приставаний домового. До сих пор в деревнях русского северо-запада (Псковская, Тверская области) матом пользуются в подобных охранительно-магичесиких целях. Так, одна крестьянка Порховского района Псковской области рассказывала этнографам о том, как заблудившись в лесу, она стала ругаться матом в предположительном направлении дома известной сельской колдуньи. Женщина была уверена, что заблудилась именно из-за ее колдовства. После этого она сразу нашла дорогу (материалы этнографической экспедиции СПб ГУ, 1996 г.).
Полесники, подозревая козни лесной силы, ругают ее, чтобы нейтрализовать. «Совсем уж стемнеет, закричит в лесу гугай (филин), затявкает чья-то собачка, зашумят деревья, поднимется вся лесовая сила… Приходят полесники, разведут огонь в избушке для тепла, обогреются, улягутся спать. А в лесу ветер гудит, шумит вся нечистая сила. Вдруг отчетливо затявкают собачки.
— Батюшка, слышишь?
— Слышу, слышу… Не трожь, пущай подходят ближе.
Ближе и ближе тявкают собачки… Запрыгали горшки на камнях… Заскрипели доски… Посыпалось что-то с крыши в избушку.
Сразу выскочит из избушки старый полесник и начнет ругаться, и начнет! … В лесу побежит, зашумит, захлопает в ладоши и захохочет: хо-хо-хо!» [145, II, 99 -100]. Считалось, что громкий хохот в лесу принадлежит лешему: «Таких случаев Филипп помнит бесчисленное множество, но он так твердо верит, с одной стороны, в силу молитвы, с другой в ругань и в советы колдунов, что ничего не боится в лесу» [145, II, 105].
Крестьяне Выговского края, жившие на островах, по берегам крупных озер и рек, специализировались в большей степени на рыболовецком промысле (ловцы); жившие в сравнительном отдалении от воды – в большей степени специализировались на охоте (полесники). Улов и охотничью добычу оставляли для личного пользования и продавали. Наиболее предприимчивые ездили на крещенскую ярмарку в село Шуньга на Онежском озере: «До самого последнего времени эта ярмарка играла такую же роль в Олонецкой губернии и Поморье, как Нижегородская ярмарка на востоке европейской России. Охотники и рыболовы привозят сюда шкуры и рыбу, запасаются мукою, покупают себе кожу, гужи, растительное масло, пеньку, лен, мелочи и обновы для семейства. «Богачи», или «обдиралы», перепродают свой товар оптовым торговцам, а эти – торговцам Петербурга и других городов. Словом, Шуньга и до сих пор играет огромную роль в торговле Севера. В народных песнях и сказках Шуньга постоянно упоминается» [145, II, 75].
Ко второй половине XIX века крестьяне Выговского края начинают заниматься «бурлачеством» — рубкой и сплавом леса. Это было занятие преимущественно молодого мужского населения, оно давало денежный заработок крестьянской семье.
«И так – круглый год беспрерывно трудится северянин, добывая себе пропитание в борьбе с суровой природой» [145, II, 76].
От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина: монография. — Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2012. — 238 c.
Постоянная ссылка: http://vorgol.ru/istoriya-eltsa/ot-podstepya-do-pomorya/traditsii-vygovskogo-kraya/
Примечания:
145. Пришвин, М.М. Собрание сочинений [Текст]: в 6 тт. / М.М. Пришвин. М., 1956.
190. Стахович, М.А. История, этнография и статистика Елецкого уезда [Текст] / М.А. Стахович // Стаховичи. Елецкие корни. Елец, 1996.
Статья подготовлена по материалам монографии А.А. Пискулина «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина», изданной в 2012 году. Статья полностью повторяет стиль и пунктуацию автора.
