Продолжение VI главы книги «История Елецкого уезда в конце XVI—XVII веков».
В семье
Семнадцатый век занимает особенное место в русской истории. Это последнее столетие патриархального русского быта, пропитанное духом старины и традиций.
Семья для человека старой Руси — это основа всей его жизни, фундамент и опора собственного существования. Человек без семьи в XVII веке был почти невозможен. Такой человек выглядел в глазах современников так же необычно и сочувственно, как если б он не имел рук или ног. В этой связи очень точно уловил особенность старой Руси И.Е. Забелин. Он писал, что беды, несчастья, горестная судьба ожидали «всякую личность, которая высвобождалась из родовой опеки, которая отрывалась от родового корня… Эта судьба ребенка-сироты, брошенного на произвол случайностей… Жизнь родом, а не личностью, жизнь в круговой зависимости и в круговой опеке — эта жизнь правильная и счастливая… Оторвавшись от родового союза личность, разумеется, очень редко могла выдержать борьбу со случайностями самостоятельно житья — бытья…» [439].
Семейную иерархию того времени можно восстановить по документам. Материалы расспросов («сказок») показывают нам, что ельчане, описывая свою семью, начинали всегда с мужчины, затем шли его родители, после — родители жены, затем — братья, далее — братья жены, сама жена, сыновья, племянники, невестка, дочь и внуки.
Дети получали имена при крещении и прозвища в первые годы жизни. Иногда прозвище так приживалось, что оставалось на всю жизнь, полностью вытеснив имя. Например, человек, который был зачат в пост, получал прозвище — «Постник». В случае если в семье дети получали одинаковые имена, их, по обычаю, звали «Большой», «Середний», «Младшой». Но большинство прозвищ давалось уже во взрослой жизни.
До 15 лет на мальчика смотрели как на работника, особенно если его отец — крестьянин, мелкий служилый или посадский человек. Если мальчик родился в семье помещика, то он претендовал и на участок земли. В материалах смотра дворян 1622 года за мальчиками-сиротами, потерявшими родителей в Смуту, записывались даже целые поместья и крестьяне, хотя некоторым из них не было и года от роду [440].
Многим мальчикам с раннего возраста приходилось приобщаться к взрослой жизни. К 15—16 годам сын служилого человека должен был уметь убить неприятеля на войне, поскольку этот возраст считался служилым. С 12—13 лет грамотные мальчики могли служить уже в мелких чиновниках. Главное — умение считать. Так, в Ельце в 1615 году служил кабацким целовальником Ермол Стерлигов, которому не было и 15 лет. Кстати, на него свалили убытки кабака и расхищение кабацкой казны за тот год [441].
[singlepic id=1430 w=620 h=560]Девочку надеялись скорей выдать замуж. Это «скорей» наступало с 13—14 лет, но, в среднем, девочка жила в семье до 16—17 лет. До этого возраста девочка работала по дому. Как и взрослым представительницам женского пола, девочке надлежало заботиться, прежде всего, о скотине. Из документов видно, что скотину, пасшуюся за городом, при нападении крымских татар спешили загонять именно женщины. Часто девочки в таких случаях попадали в плен. В 1658 году татары увели «девицу» Акулину Пряникову, которая пыталась спасти овец (из десяти овец, татары вместе с ней увели трех) [442].
Брак — одно из центральных событий жизни. Людей неженатых в Ельце почти не было. Вот, что говорит статистика. В 1659 году из 2210 упоминаемых взрослых жителей Ельца мужского пола только один был не женат [443]. Брак воспринимался русским традиционным обществом как проявление «Доли», доставшейся каждому от рождения. Поэтому всякий брак, «удачный» или не очень воспринимали как судьбу, уготованную заранее [444]. От этого представления, совпадавшего, по сути, с православными канонами брака, разводы были крайне редки.
Свадьба — это сложный обряд. Этому свидетельствуют и кабацкие книги. Из них видно, что в январе начиналась пора свадеб. Например, 21 свадьба состоялась в Ельце и уезде в январе 1616 года. В конце января свадьбы в Ельце прекращались.
Иногда женщина в семье, если судить по имеющимся документам, вообще, представляла собой нечто вроде «вещи», не имеющей никакого права голоса и собственного мнения. Так, конечно, было не везде, но есть факты, которые говорят сами за себя. В первой главе этой книги описывался случай с женой стрелецкого сотника Осипа Каверина. В ноябре 1593 года сотник был вызван в Москву. Пока он отсутствовал, стрелец Козлитин украл у него «жонку с добром». Козлитин с чужой женой бежал на свою родину в город Ливны [445]. Ограбить сотника и украсть его жену было решено в качестве компенсации за моральный ущерб.
Отношения между мужчиной и женщиной в семье строились в большинстве случаев в пользу мужчины. Но были случаи, когда женщина могла играть в семье большую роль, что можно объяснить особенностями характеров супругов.
Мужчины обычно женились на равных по социальному статусу. Помещик имел отсюда прямую выгоду: получить в приданое часть земель отца невесты. Более того, ловкий помещик мог претендовать на земли тестя. Например, так вышло в случае брака помещика Ивана Бехтеева с дочерью Герасима Шабунина [446].
[singlepic id=1431 w=450 h=500]В 1617 году от елецкого помещика Дениса Сухинина бежали две крестьянские семьи к соседнему помещику Семену Маняхину. Началась тяжба, по итогам которой в 1621 году всех крестьян Сухинин вернул. Но почему-то он не отдал молодую крестьянку Анну. Этого сразу не обнаружил Сухинин. Только в 1623 году он начал добиваться возвращения крестьянки. В челобитной в Москву по этому делу он обращал внимание на то, что Анна замужем за крестьянином соседнего села и что у нее есть семилетняя дочь, которая живет с отцом. Однако Маняхин крестьянку отдавать не желал. Интересно, что семья Анны, муж, отец и мать не требовали ее возвращения от помещика. Во всяком случае, документов, подтверждающих это, нет. О них ни слова не говорит и Сухитин в своей челобитной [447]. Сведений о том, чтобы сама Анна пыталась вернуться обратно, тоже не имеется.
Но было бы ошибкой недооценивать роль женщины в патриархальной семье. В силу физического превосходства мужчина имел больше власти, но роль женщины не уменьшалась в этих случаях, а скорее становилась не столь заметной.
Часто служба отрывала человека от дома и забрасывала его очень далеко. Женщина, находясь в неведении о судьбе своего супруга, тем не менее, должна была на свои плечи брать заботу о доме и хозяйстве.
В 1953 году в архиве дворян Пазухиных были обнаружены две старинные лирические песни, записанные, как оказалось в Талецком остроге Семеном Ивановичем Пазухиным (кстати, предком Н.М. Карамзина) в 1680 году. С.И. Пазухин находился в Талице по делам службы, он расследовал спорное дело между рейтарами и посадскими людьми. На обороте черновика этого дела он и записал две песни [448]. Текст песен следующий:
Д’ой не плачьте мои ясные очи,
А не все натсажайте мое сердце.
Как увижю мила други очи,
О здоровье мила друга спрошаю.
О здоровье мила другша спрошаю,
Про свое житье я ему скажу.
А не то мне на мила друга досадно,
а что долго мила друга нету,
а и то мне на мила друга досадно,
а что прельстила мила друга иная.
А всем мне надежда полюбился:
а умом он и ростом дородился.
Лишь однем мел надежда провинился:
А что с молоду с ыными поводился.
Пойду я, молоденька, погуляю,
Я на свои новые сени;
Посмотьрю-ка я далече в чисто поле,
хорошо ли в поли луги зеленеют
Хорошо ли в поли луги зеленеют,
лазоревые цветы росцветают.
А всех людей в поле я вижю,
одного света милова не вижю.
А все люди с службы едут,
моево света милого нету.
По здорову ли мой миленькой едет,
Али то воеводы не отпустят.
В этих песнях мы видим тоску женщины по служилому человеку. В первом случае женщина переживает не столько о том, чтобы любимый остался жив, сколько об измене с другой. Вторая песня выражает тоску талецкой женщины по мужу, служилому человеку, который долго не возвращается со службы. Она завидует другим девушкам, встречающих своих мужей в поле, далеко от дома. Здесь также нет мысли о гибели или смерти мужа. Девушка задается вопросом только о двух причинах задержки милого ей человека: по собственной воле («по здорову ли»), либо по служебным делам («воеводы не отпустят»).
Свое место в семье занимали и старики. Правда, в середине XVII века только около 50% семей Ельца имели в своем составе стариков. Причем тут наблюдается явное преобладание женщин над мужчинами. Старики упоминаются в документах редко. В дворянской среде старики уходили со службы часто по причине ранений и увечий. Обязанность содержания стариков лежала на их детях. Указание на это мы встречаем в Соборном Уложении 1648—1649 годов как обычную норму права [449]. Дети обязывались кормить отца и снабжать всем необходимым. Но одна из статей Уложения показывает нам, что так было не всегда. В Москву иногда поступали жалобы от отцов, старых служилых людей на своих детей и внуков, которые официально обязывались их содержать. Соборное Уложение по этому поводу пишет: «они их не кормят и ис поместья выбивают, и крестьяном слушати их не велят…» [450]. Но на практике такие случаи были редки.
Поскольку состарившийся дворянин переставал служить, а старый крестьянин — работать, государство ими больше не интересовалось. Потому в документах упоминания о них практически отсутствуют.
Большую роль в семье играли отношения между братьями. Сам термин «братия» означал тесные, дружеские связи, принадлежность к чему-либо единому, сплачивающему и объединяющему. В документах видно как помогали братья друг другу, способствовали карьере и ведению хозяйственной деятельности.
Семейная сплоченность имела не только практические цели. Для уважаемого человека семья — часть его жизни, предмет гордости и заботы. Яркий пример этому — посадский человек Прокофий Федорович Орлянкин. Прокофий начал карьеру около 1618 года, тогда ему было лет 15—16. Он служил целовальником при елецкой таможне. Его задачей было аккуратно вести таможенные книги. Скоро он скопил денег и завел в Ельце торговую лавку. Примерно тогда он и обзавелся семьей. В 1626 году Орлянкин продал лавку и занялся более крупной торговлей.
[singlepic id=1412 w=620 h=560]К 1660 году он был одним из самых богатых жителей Ельца, занимался продажей хлеба. Прокофий Федорович выстроил мельницу в уезде и молол муку. Он покупал пленных иноземцев (литовцев, турок, поляков) для работ на мельнице и по дому. Всего их у него было 13 человек. Отношение его к родственникам было самое душевное, если мы прочтем его показания по поводу набега очередного татар, записанные с его слов. Всех членов своей семьи он называет ласково: «матушка моя Анна, женушка моя Ефимица, да три сынка…». Даже купленных пленных работников он зовет с отчеством и в уменьшительном виде: Ивашка Степанов сын, Пашка Андреев сын. Всем пленным работникам он дал русские имена и отчества. Очень показательно, что у самого богатого жителя Ельца Прокофия Федоровича Орлянкина одна из самых больших семей в городе. В его хоромах жили: мать, брат, жена, трое сыновей 10—17 лет, жена брата, сын брата и еще какой-то «худой человек» Гриша Бубков 35 лет с женою и двумя детьми. Итого, восемь членов семьи. Интересно, что у 35-летнего Гриши Бубкова дочерям было 19 и 20 лет. Значит, отцом он стал в 15 лет. А вот Прокофий Федорович не спешил обзавестись детьми. Первый сын у него родился ближе к 40 годам [451].
Мы привели достаточно фактов из жизни людей XVII века, чтобы понять, что представляла собой семья в то время. Прежде всего, бросается в глаза семейная сплоченность. Тут за традицией скрывается практический интерес: семья, род, клан помогали выстоять в сложное и нестабильное время, каким и было по преимуществу наше прошлое. В те годы почти не было проявлений индивидуальности, личности, поскольку сама жизнь не позволяла таким явлениям распространяться. Особенности исторического развития, традиции православия, климатические условия — все это способствовало развитию прочных семейных отношений. В результате даже сознание средневекового человека было семейным, родовым.
Ляпин Д.А. История Елецкого уезда в конце XVI—XVII веков. Научно-популярное издание. — Тула: Гриф и К, 2011. — 208 с.
Источник http://vorgol.ru/istoriya-eltsa/istoriya-uezda-16-17-v/v-semje/
Примечания:
439. Забелин И.Е. Домашняя жизнь российских монархов. М., 2008. С.357—358.
440. РГАДА. Ф.210. Оп.4. Д.87. Л.290-Л.292 об.
441. Там же. Ф.210. Белгородский стол. Ст.2. Л.41—430
442. Там же. Ст.433. Л.77.
443. Там же.
444. См.: Веселовский А.Н. К развитию народных представлений о Доле // Веселовский А.Н. Избранное: традиция и культура. М., 2009. С.477—490.
445. Там же. Ф.141. Д.1. Л.159.
446. Там же. Ф.1209. Д.136. Л.357.
447. РГАДА. Ф.210. Оп.19. Д.9. Ч.1. Л.287-288.
448. Песни в записи С.И. Пазухина // ПЛДР. XVII век. Кн.1. Под ред. Д.С. Лихачева и Л.А. Дмитриевой. М., 1988. С.594.
449. Соборное Уложение Алексея Михайловича 1649 г. // Российское законодательство X—XX веков. М., 1985. Т.3. Гл.XVI. Ст.37. С.168.
450. Там же. Гл.9. С.165.
451. РГАДА. Ф.210. Белгородский стол. Ст.433. Л.126
Статья подготовлена по материалам книги Д.А. Ляпина «История Елецкого уезда в конце XVI—XVII веков. Научно-популярное издание», изданной в 2011 году под редакцией Н.А. Тропина. В статье воспроизведены все изображения, использованные автором в его работе. Пунктуация и стиль автора сохранены.
