Продолжение III главы I части книги «На степном пограничье: Верхний Дон в XVI-XVII веках».
Путь гончара
Смутное время в России, длившееся с 1604 по 1618 годы, оставило большой след в сознании и психологии населения. Одним из итогов «времени войн» стал духовный кризис русского общества. Я предлагаю читателю взглянуть на население Верхнего Дона с более близкого ракурса, а именно, проехать по городам, сёлам и деревням вместе с русским гончаром Арсением.
В документах он значился как Сенька Гончар. Наш герой был родом из Ряжска, но после сожжения родного города, учиненного гетманом Сагайдачным, перебрался с семьёй на окраину Лебедяни. Здесь недалеко находились вотчины боярина Романова, куда он планировал выгодно поставлять посуду. Кроме того, рукой подать было до Ельца и Данкова, восстановленных, как и Лебедянь, в 1619 году.
Гончарное ремесло являлось одним из самых тяжёлых и вредных для здоровья, к тому же — не приносившим большого дохода. Однако, навыки гончара досталось Сеньке от отца и деда, а тем — от прадедов, служивших еще древним удельным князьям Верхней Оки и живущих в отдельных слободах. Для нас гончар – ценный персонаж, поскольку он всегда много ездил, был разговорчив и имел много знакомых. Поэтому его жизнь может послужить наглядной иллюстрацией жизни русской провинции в конце Смуты. Но, прежде чем отправиться в дорогу с Сенькой Гончаром, познакомимся ближе с его работой.
Для изготовления горшков требовалась специальная глина, которая иной раз залегала глубоко под землёй. Глиняные места – профессиональный секрет любого гончара. Поиск хорошей глины составлял важнейшую часть его занятия. Обнаружив место залегания нужной глины, гончар копал шахту, делая в ней подпорки. Остатки этих ям ещё встречаются поныне в Липецкой области.
В Лебедянских краях глины имелось достаточно и больших проблем с её поисками не возникало. Два года жил Сенька в этих местах и уже имел три хороших шахты. Опасность состояла в возможности завалов шахт, но это случалось редко, если мастер проявлял бдительность. К тому же глину добывали, в основном, зимой, когда она мёрзлая и не осыпается.
Насыпав на сани большую кучу мёрзлой глины, гончар спешил домой. Около дома у него была вырыта небольшая яма – хранилище для глины, откуда она бралась в течение всего года. Кстати, добывать и возить глину он начал с восьми лет, вначале ездил на добычу с отцом, а лет с тринадцати уже один справлялся с этим делом.
Глина обычно смешивалась с песком. Песок приносили в мешках, закинув на спину, волочили до дома. Это было трудным делом, от которого с годами появлялась сутулость и другие болезни.
Гончар Сенька начинал свою работу рано утром. Он приносил несколько вёдер глины домой, где смешивал её с песком и мочил водой. Для получения однородной массы глину следовало месить ногами, и в этом процессе участвовала вся семья.
Горшки изготавливались на специальном круге, сделанном из дуба, клёна или бука, размер которого в диаметре – тридцать-тридцат
Когда горшок аккуратно снимали с круга, он был ещё очень хрупкий. Его ставили сушиться на лавку в доме. Высушенные горшки помещали в горн для обжигания. Чтобы придать посуде красивый вид гончар глазировал её, смазывая перед обжигом дёгтем и специальным свинцовым порошком. Самая ответственная работа – обжигание горшков. Если испортить это дело, то, считай, весь труд был напрасным. Недожжённый горшок никто не купит, так как он недолговечен и некрасив, а если горшок пережечь, то от него останутся одни угли [1].
Везде гончар должен был проявлять расчёт, терпение, выдержку, без этого всё его дело могло погибнуть. У нашего героя была большая семья – трое детей и жена Наталья, получившая в народе прозвище «Горшкова». Поскольку муж её в Лебедяни часто отсутствовал, то и детей вскоре стали называть Горшковыми, так закрепилось здесь за ними новое прозвище, перешедшее потом в фамилию.
Летним вечером Сенька Гончар аккуратно погрузил горшки, сложенные в корзины из лозы, на телегу. Он задумал поездку в Воронеж, где ещё ему не приходилось бывать. Горшечник планировал быть на месте утром, чтобы попасть на торг пораньше. Он много слышал о Воронеже, знал, что город этот не был разорён Сагайдачным, и живут в нём, главным образом, служилые люди.
Он поехал на запад, а там дорога шла через Елецкий уезд на юг. Печально было видеть остатки сёл и деревень, выгоревшие здесь дотла. Вдоль Лебедянской дороги Сеньке часто встречались могильные холмы с кое-как сколоченными крестами. Какие-то добрые люди хоронили убитых, жертв разбойной бандой известного в этих местах атамана Демьяна Разорителя.
Наш герой много слышал об этой банде и об их предводителе, орудовавших в Елецком уезде [2]. Таких групп тогда существовало много. Сам Демьян Разоритель был схвачен в 1628 году и посажен в тюрьму в Ельце, откуда бежал весной того же года. Елецкие воеводы Ю.А. Звенигородский и Л.А. Извольский расследовали это дело и выяснили, что единственным родственником Демьяна была жена, проживавшая в Ельце. Её арестовали и посадили в тюрьму. Отец супруги атамана оказался местным помещиком, имя которого не сохранилось.
На материалах допроса супруги Демьяна попробуем восстановить картину побега атамана. Тюремный сторож Фрол Корнеев за плату позволял Демьяну не сидеть в тюрьме (по сути – глубокой земляной яме), а разрешал ему находиться в пространстве, огороженном ветхим тыном. Этот забор имел ворота, которые вообще не запирались. Более того, жена Демьяна сказала на допросе, что каждую ночь он приходил к ней домой и прятался в чулане. За регулярные прогулки к жене атаман платил сторожу по 2 алтына. Неудивительно, что разбойнику удалось бежать при такой лояльной охране.
Но вернемся к нашему герою. Гончар Сенька, человек мирный и далекий от разбойничьего ремесла, конечно, опасался ехать в ночное время один, и рад был вскоре встретить людей. Ему повстречалась толпа молчаливых, плохо одетых детей и женщин, которые низким поклоном приветствовали его и пошли с ним вместе. Детей посадили на телегу, сам гончар пошёл пешком. Его спутники были типичным явлением Смуты, теми, кто потерял всё и мог жить только «кормясь Христовым именем», т.е. собирая милостыню. Сидеть у церкви им не всегда разрешали, так как это являлось привилегией нищих храма, имевших тут же свои дворы и выполняющих наиболее грязную работу. Потому «кормящиеся Христовым именем» ходили «меж дворы», стучали в дома и жили надеждой на добрых людей. Среди этих скитальцев встречались не только крестьяне, но и помещики.
Со скитальцами Сенька Гончар шёл всю ночь. Ближе к утру он сел в телегу, и дороги их разошлись. Много жутких историй о Сагайдачном и Заруцком услышал он от них в эту ночь. Перебирая всё это в голове, он увидел, наконец, стены Воронежа. Недоверчиво проверив его телегу, стрельцы пустили гончара в город и указали ему дорогу в таможенную избу, где он зарегистрировалс
Старый целовальник был прав, на торгу половину горшков у него раскупили быстро. Особенно хорошо шли те, что он делал под старое серебро, особенно эмалируя свинцовым раствором, так что и не отличишь от дорогой серебряной посуды.
Заработав денег, довольный горшечник пошёл в кабак. По дороге он купил себе хлеба, а жене гостинец: блестящую на утреннем летнем солнце мишуру для отделки платья. У кабака было грязно и сыро, на земле лежали пропившие всё, кроме штанов, люди. О таких в документах писали: «со службы сошёл, валяется по кабакам». Действительно, пьянство получило широкое распространение после Смуты. Кабацкие книги фиксируют распространение в городах точек «корчемного пития», т.е. нелегального производства и употребления спиртного [3]. Постоянных посетителей кабаков называли в те годы «питухами», от слова «пить». Поскольку они много дрались, то домашних кур тоже стали звать питухами за драчливый нрав. Сегодня слово «петух» почти совсем вытеснило старое слово «кур» или «кочет».
В кабаке находилось уже много людей, и сесть можно было только за стол, уже занятый людьми. Взяв себе чарку вина, Сенька зорким взглядом выбирал себе соседа. Но никто ему особо не понравился, и он подсел к каким-то казакам с серьгами в ушах и длинными чубами. Через минуту между ними шла уже тёплая беседа. Гончар опасался разбойников и делился своими переживаниями. Старый казак с длинными седыми усами говорил: «Завели де у нас в Ельце (они оказались ельчане) губного старосту… так теперь ему надо платить и деньгами и кормами… а толку то много ль? Неужели мы сами не разберёмся промеж себя на кругу?».
Старый казак не был выразителем общего мнения в этом вопросе. Рост разбойных банд после Смуты вызвал необходимость введения новых органов власти – губных изб, представители которых, губные старосты, занимались преступлениями мелкой и средней тяжести. Содержание их ложилось на плечи местного населения, выбирались губные старосты также из местных жителей голосованием. Первые губные старосты появились в наиболее крупных городах: Воронеже, Ельце и Курске. В Курске губной староста появился еще в 1612 г. [4] Получили развитие и другие органы местного самоуправления: посадские старосты, мирские сходы [5].
В кабаке между тем шел разговор о том, как ездили казаки в степь на Дон для торговли. Долго говорили о вольном житье на Дону, о плюсах и минусах такой жизни. Обратно казаки заехали в воронежский Карачунский монастырь. Здесь они стали свидетелями одного интересного случая.
В воронежском Карачунском монастыре монахи и игумен Варсофоний регулярно устраивали пьяные дебоши. Собранное с церковных земель зерно тратили на изготовление вина и пива, которым спаивали своих крестьян. В результате около 50 монастырских крестьян «разбрелись безвестно». Так продолжалось долго, пока в монастырь не пришел новый старец Исайя. В начале монахи приняли Исайю за своего. Ходили слухи, что новый монах до этого, будучи в Астрахани, «скидовал с себя платы» и жил с женою. Но Исайя жить разгульной жизнью не пожелал и начал выступать против игумена Варсофония. Собственно против образа жизни, который установился в монастыре, он ничего не имел против. Его претензии касались того, что монастырь беднел на глазах, земли были заброшены, а крестьяне расходились. Свои претензии он высказал игумену Варсофонию и дьякону Герасиму, и между ними завязался спор. Игумен понял, что старец стремиться показать свою набожность в противовес разгульной жизни монахов. Началась драка. Дьяк Герасим и Варсофоний связали Исайю и положили на него доски. После чего «по доске скачучи и пляшучи, пели: «радуйся царь Иудейский!» [6]. Именно, эти слова говорили римские войны Христу после избиения. Кончилось все благополучно, старец сумел навести порядок в этой обители. Безусловно, этот случай являлся следствием морального упадка в обществе, коснувшегося даже церкви.
Такова была история, поведанная Сеньке захмелевшими елецкими казаками. Заказав себе ещё вина, они принялись вспоминать годы Смуты. Старый казак своими глазами видел Лжедмитрия II, атамана Заруцкого и многое мог рассказать о том времени. Смуту обсуждали ещё долго. Это грандиозное по масштабу событие заставило людей задуматься о своей судьбе, о стране, в которой они живут, о её прошлом и будущем. Размежевания Смуты долго не были забыты, ведь эта кровавая гражданская война разделила русский народ на несколько враждующих лагерей.
Документы сохранили нам один показательный случай. 25 июля 1625 года на двор к священнику Перемышльского уезда Ивану Григорьеву приехал казак с Дона Денис Федоров. Федорову нужно было переночевать. Народу собралось много, выпили как обычно за встречу. Для развлечения казак предложил священнику поиграть в кости. Тот категорически отказывался, поскольку играть в азартные игры считалось грехом, чем и разозлил казака. Федоров начал бить попа Ивана и, накинув ему на горло аркан, водил по двору. После того, как Иван Григорьев был отпущен казаком, он произнес интересную речь в адрес своего обидчика: «… ноне не та старая пора вам, когда вы царей себе заводили, да нашу братию до смерти побивали… Не по старому вам воевать и царей заводить! А целуете вы крест… всем попало, и тот крест ваш свинин. Может и теперь… на украине у вас… царь проявится с вашим воровством…, а ноне ваша пора воровская прошла!» [7]. Иван Григорьев выразил в нескольких словах представления о Смуте и ее главных пособниках – казаках, которое было присуще не ему одному, а всему народу. Суть этого представления заключалась в том, что именно казаки «заводили» лжецарей и тем самым почти погубили Российское государство. Недовольство казаками после Смуты было особенно велико.
Интересный случай произошел в 1625 году в Брянском уезде. Местный помещик Семичев по прозвищу «Нехороший» выказывал большое недовольство активностью священника Борисоглебской церкви Ивана. Иван ходил по деревням и селам, вероятно, он следил за нравственностью жителей, призывал ходить в церковь. На одном из праздников в деревне Сельцо Семичев высказывался о священнике: «поп де, кого блюдется к тому и ходит, а к нам нечего ходить, надо ему плешь пробить». Тут же рядом находился брат Ивана дьячок Иван Лапоть, который вступился за брата: «На все воля Бога и государя Филарета Никитича». На что «Нехороший» Семичев отвечал: «Я на патриарха этого плюю» [8]. Такое негативное отношение к патриарху объяснялось народной оценкой его неоднозначной личности. Патриарх Филарет был отцом царя Михаила Романова, некогда активным политическим деятелем эпохи Фёдора Иоанновича, Бориса Годунова, а затем и Смутного времени. Интриги, козни и измены присутствовали на его нелёгком жизненном пути.
Столкновения Смуты на почве поддержки самозванцев давали о себе знать и в 20-е годы. Так в 1624 году в Курске арестовали белгородского старца Иова, который утверждал, что слышал, как оскорбляли честь государя. Но в расспросах воевод он не рассказывал ничего. Иова хотели уже отправить в Москву, как он, наконец, заговорил. Дело было в том, что на его жизнь неоднократно посягали местные жители. В чем была причины такой ненависти к старцу? В Смутное время, когда на Юге Росси шла кампания в поддержку «вора Петрушки» (самозванца Петра Фёдоровича – якобы сына царя Фёдора Ивановича – Д.Л.), он служил в соборной церкви города Царев. Узнав о приближении самозванца, Иов «всяких людей от него унимал и говорил, чтоб они против вора стояли», за что и поплатился. Царевцы хотели его убить, но он бежал в Белгород, затем в Курск. Иова искали «как бы его порубить». И вот теперь после Смуты в Курске бывшие недруги старца — казаки — преследовали его [9].
Некоторые простые люди с уважением вспоминали самозванцев. Так крестьянин Иван Ларионов по прозвищу Стрига в 1622 году, проезжая по своим делам, разговорился с другим таким же крестьянином, имя которого он потом не мог вспомнить. Говорили о Смуте, и попутчик Ларионова сообщил, что царю Михаилу жениться никак нельзя. Он обосновал свое мнение тем, что Тушинский вор (так называли Лжедмитрия II) ещё жив. Они начали вспоминать Смуту и Лжедмитрия II и говорили, что тот «был де воин великой» [10].
Но вернёмся в кабак к нашему герою Сеньке Гончару. Когда солнце поднялось высоко в небе, он отправился домой, распрощавшись со своими новыми друзьями. В дорогу он нашёл себе попутчика, громко выкрикивая на торге, не надо ли какому доброму человеку в сторону Лебедяни. Его попутчиком оказался хорошо одетый крестьянин знатного московского дворянина Ивана Юрьевича Тургенева Исайка.
Крестьянин возил на продажу хлеб, считая, что в Воронеже его можно продать выгоднее, чем в Ельце (владения Тургенева располагались на севере Елецкого уезда в современном Ефремовском районе Тульской области). Крестьянин был словоохотлив, покачиваясь на телеге, он рассказывал о своей жизни в Ефремовом городище (сегодня здесь находится город Ефремов, появившийся в 30-е годы XVII века), центре земель Тургенева. Исайка всячески хвалил своего хозяина. «Знаешь ли, что это наш приказчик поймал атамана Демьяна Разорителя? А ещё мы выловили ужас как много этих разбойников и воров, вооружают нас всё время пищалями да рогатинами, мы зовёмся крестьянами, а на деле что служилые люди».
В землях Тургенева крестьянам жилось лучше, чем у мелких помещиков, так как здесь они могли найти защиту и помощь. Показателен следующий случай. После Смуты к Тургеневу бежали крестьяне мценского помещика Гринева [11]. Гринев получил грамоту из Москвы о возвращении своих беглых крестьян. Елецкий воевода дал ему приставов (пару елецких стрельцов) для доставки своих крестьян в Елец для судебного разбирательства. Сам Гринев, видимо, не участвовал в процессе доставки крестьян в Елец, ожидая их в городе. Однако приказчик Тургенева Иван Немчин и беглые крестьяне общими усилиями избили посланных приставов, а грамоту изорвали. Крестьянин Гринёва, присланный для установления личности беглых, был избит кистенями и дулами пищалей до полусмерти. Посланцы чудом успели убежать. Подгоняемые безнаказанностью
«Да, гнали мы их аж до реки Мечи! Вот весело то было! А в наши времена, нам что будет? Не убили никого – и спасибо скажи» — похвалялся об этом случае Исайко. На лебедянском повороте телега остановилась и он слез. «Ну, прощай, Исай, доброго пути, да не боишься ли один пешком?» — поинтересовался Сенька. «Чего мне бояться! За мною сила! А твой путь куда?» — спросил смелый крестьянин. «Мой путь прямой, вот по этой дороге на Лебедянь», — вздохнул Гончар.
Оказалось, однако, что наш герой немного ошибся и заехал совсем не туда. Стемнело, и в ближайшем селе он заночевал. Его всегда пускали на ночлег охотно, так как он утром отдавал за постой какой-нибудь горшок хозяину. Так было и в этот раз. Но в деревне было неспокойно. Ночью гончар слышал шум, голоса и лай собак, несколько раз стреляли из пищали. На утро хозяева сказали ему, что это помещики дерутся за крестьян. Слава Богу, что у приютившего его крестьянина большой дом и семья, на них никто не смеет напасть. Реалии эпохи были таковы, что помещики нападали ночами на селенья и забирали крестьян силой в свои земли.
Вот, например, в 1622 году тульский вотчинник Ковыла Степанович Ивашкин жаловался в Разрядный приказ на сбежавшую в Елецкий уезд крестьянскую семью. Ему было известно, что его крестьяне живут у ельчанина Филиппа Ивановича Тюнина. С государевой грамотой о возвращении своих крестьян, выданной в приказе, Ивашкин поехал в Елецкий уезд. В Ельце воевода Волынский всячески тянул дело. Дворянин Тюнин имел большой авторитет и влияние в уезде. Он служил в стрелецких сотниках. Крестьяне были все же арестованы специально посланным за ними приставом. Но когда пристав вел их в Елец на очную ставку с Ивашкиным, крестьяне Тюнина «выбили» тех крестьян у пристава [12].
Крестьян увозили силой или переманивали, и те уходили сами. Поэтому помещикам, у которых имелись крестьяне, нужно было внимательно следить за ними. Например, елецкий губной староста Пересвет Тараканов, исполняя свои обязанности, редко появлялся в своем поместье. В это время два соседних помещика силой вывезли из его поместья крестьянина с семьей, имуществом, конюшней и даже с хоромами [13].
Размышляя обо всем этом, Сенька Гончар ехал на своей телеге в сторону Дона, в свой новый лебедянский дом.
* * *
Смутное время было значительным событием в истории Верхнего Дона. Кровавая гражданская война долго ещё вспоминалась людьми и пересказывалась стариками детям и внукам. Истории о самозванцах, о Заруцком и приходе Сагайдачного передавались от одного поколения к другому. В 20-е годы XVII века жизнь в этом регионе постепенно налаживалась.
Татары, пользуясь развалом сторожевой службы, усилили своё давление на южные рубежи. Царь Михаил посылал хану подарки, твердил о необходимости мирных отношений, но татары всё также совершали набеги и уводили пленных. Война на степном пограничье вскоре продолжилась, но новое наступление на степь пока не предпринималось. Россия была ещё слишком слаба.
Ляпин Д.А. На степном пограничье: Верхний Дон в XVI-XVII веках. — Тула: Гриф и К, 2013. — 220 с.
Источник http://vorgol.ru/istoriya-eltsa/verxnij-don-16-17-v/put-gonchara/
Примечания:
1. См.: Столяров И. Записки русского крестьянина // Записки очевидца: Воспоминания. Дневники. Письма. М., 1990. С. 328-331.
2. РГАДА. Ф. 210. Ст. Приказного стола. Д. 31. Л. 462 – 472; 613.
3. Там же. Оп. 21. Д. 8. Л. 111 – 120.
4. Глазьев В.Н. Власть и общество на Юге России в XVII в. Воронеж, 2001. С. 69.
5. Ляпин Д.А. Традиции самоуправления в городах Центрально-Черноземного региона в XVII веке //Запад-Россия-Восток: параллели правовых культур: материалы международной научно-практической конференции. Елец, 2007. С. 157-166.
6. Новомбергский Н.Я. Слово и дело государевы. Т. 1. М., 1911. С. 22.
7. Там же. С. 18.
8. Там же. С. 17.
9. Там же. С. 12-13
10. Там же. С. 19.
11. РГАДА. Ф. 210. Д. 38. Л. 205 — 206.
12. Там же. Л. 251 – 253.
13. Там же. Л. 276.
Статья подготовлена по материалам книги Д.А. Ляпина «На степном пограничье: Верхний Дон в XVI-XVII веках», изданной в 2013 году. В статье воспроизведены все изображения, использованные автором в его работе. Пунктуация и стиль автора сохранены.
