Продолжение III главы III части книги «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край…»
5. Колдуны
На Русском Севере важную роль в обрядовой и повседневной бытовой жизни крестьян играли носители магического знания – колдуны.
Волхвы, чародейники, кудесники были известны на Руси с глубокой древности. В Святославовом Изборнике (1073 г.) осуждается волшба, ворожейство, заговоры, чары. Кормчая книга (сборник церковного и гражданского права конца XIII века) запрещает творить «коби» и «дивы» (коб в старинных русских рукописях – волшебство) [118, 247]. У Нестора в рассказе о смерти Вещего Олега «волхв» и «кудесник» — синонимы, это вещие люди, предсказывающие смерть Олегу. В древнерусских памятниках часто говорится об обращении к волхвам и чародеям за помощью. Большой популярностью пользовались колдовские амулеты, состоявшие из сушеных трав и других снадобий (высушенное крыло летучей мыши, уголь, соль, сера, змеиная голова или кожа, кости лягушки) или бумажки с заговором, прикреплявшиеся к нательному кресту. Еще в XVII веке людей, у которых были обнаружены привязки с корешками и травками, обвиняли в колдовстве и публично наказывали. «Домострой» называет колдунов «облакопрогонниками», то есть видит в них чародеев, управляющих тучами, ветрами. По поверьям, брошенный в вихревой столб нож мог ранить колдуна, летающего вместе с ветром. Рассказывали также о поездках колдунов верхом на волках и медведях. [118, 247]
В XIX веке людей, считавшихся колдунами, было много, по нескольку десятков на волость. Особенно славился своим заговорным искусством Русский Север: Пинега, Мезень и Олонецкая губерния, этнографию которой изучал Пришвин.
Согласно народным представлениям, свой дар колдуны получают по наследству от родственников или от нечистой силы (дьявола, сатаны, черта) по собственному решению. Часты были рассказы о том, как ребенок по неведению становился колдуном, взяв какой-нибудь предмет из рук умирающего родственника колдуна. Люди были уверены, что колдун не может умереть, покуда не передаст свой дар другому. Считалось, что, получив колдовской дар, человек получает в свое распоряжение и нечистую силу, бесов, которые будут во всем ему помогать.
Были люди, учившиеся колдовать самостоятельно, следуя приемам, о которых они знали понаслышке. Такие «ученые» колдуны считались слабее тех, кто получил колдовское умение непосредственно от нечистой силы или родственника-колдуна. Колдунами часто стремились стать бедные люди в надежде на верный достаток и почет. В сказках родители отдают сына в учение колдунам от безденежья.
Существовало много «способов» узнать колдунов по их внешности, поведению, особым приметам их домашнего быта. Считалось, что в разговоре колдун не смотрит прямо в глаза человеку, а только в землю. В зрачках колдуна люди, якобы, отражаются вверх ногами; или вообще ничего не отражается – зрачки остаются темными, в них можно заметить огненные струйки. Их отличает также слишком резкий или тихий голос, манера говорить вслух с самим собой. Мимо бормочущего человека полагалось проходить, молча, прикрыв рот ладонью и не отвечая на его вопросы. Дом колдуна можно было узнать по особенному дыму: он вьется около трубы с завихрениями – это колдун, вынужденный постоянно давать слугам-чертям работу, заставляет их «весить дым», вить из пыли веревку. [118, 243]
Считалось, что если колдун, хотя бы раз в день (по иным поверьям – в месяц, в неделю) кого-нибудь не испортит, он теряет чары, хиреет и умирает. Чтобы укрепить чары, олонецкие колдуны ежедневно пускали по ветру щетины,- выходя на крыльцо рано утром, они бросали на ветер пригоршни мелких щепочек, стриженой шерсти, мусора. Все это должно было попасть в людей и вызвать болезни. [118, 253]
Распространенным видом колдовства в районах с развитым земледелием были заломы, куклы и прожины в поле. Кукла или закрутка в хлебе – это несколько стеблей ржи, скрученных вместе на корню с произнесением заклинаний. Закрутка отнимает плодородие поля. Хорошая полоса хлеба дает мало урожая, считалось также, что расходоваться хлеб с такой полосы будет чрезвычайно быстро. Залом – то же, что и закрутка, но сильнее ее, снять его может только колдун и тоже с соответствующими заклинаниями. Прожин – узенькие полоски выжатой ржи, вершка в полтора (около 7 см) в ширину и во всю полосу или во все поле длинной. На том поле, где сделан прожин, никогда не будет урожая. Считалось, что куклы и прожины нужны колдунам, чтобы у них было больше хлеба с того поля, где колдун сделал прожин или куклу. [118, 255]
В Выговском крае, изобилующем лесами и хищными зверями, колдуны, по сообщению Пришвина, часто занимались тем, что «пакостили». Они напускали хищников, главным образом медведей, на крестьянское стадо.
Тем не менее, колдуны могли оказывать и помощь в борьбе с нечистой силой. Например, колдуна призывали, чтобы унять лихого домового, вернуть человека из плена лешего, защитить от других, враждебных колдунов, снять сглаз, порчу. К колдунам обращались во всех сложных, запутанных ситуациях, их боялись и уважали. Они играли важную роль в хозяйственной, общественной и обрядовой жизни народа.
Повсеместно распространены были представления о тяжелой смерти колдуна, которого к старости нечисть начинает мучить, помрачать его рассудок.
Колдунам Выговского края М.М.Пришвин посвятил очерк, который так и назван – «Колдуны», он предваряется замечанием: «Колдуны играют такую огромную роль в жизни полесников, что мне о них нужно рассказать подробнее» [145, II, 109].
Старый полесник Филипп уверенно говорит: «Не-ет, без колдуна полеснику не обойтись» [145, II, 108]. Полесники – крестьяне Русского Севера, занимающиеся охотой, лесным промыслом. Но Филипп выражает мнение вообще всего северно-русского крестьянства о колдунах, игравших важную роль во всех сферах жизни русского традиционного общества. Пришвин пишет: «Колдуны – это жрецы, языческие священники …» [145, II, 111]. В его очерках представлено несколько традиционных сфер деятельности севернорусских колдунов: «У них в каждой деревне есть своя знаменитость: в Тиковницах рыбный колдун, в Корос-озере – скотский, у нас – ружейный и свадебный» [145, II, 110]. Следует заметить, что для севернорусского региона колдовство было, как правило, мужским занятием, тогда как в южной России колдовство в большей степени было сферой деятельности женщин; для севера типичен колдун, для юга — ведьма. Хотя и там, и там имели место исключения: так рассказывая о возвращении с помощью колдовства девочек, унесенных лешим, Пришвин пишет о колдунье, которая «отведала» лесовика и заставила вернуть девушек.
Характерным для Русского Севера, с его распространенным рыбным промыслом, является рассказ о «рыбном колдуне» Тимошке. Тимошка – не прирожденный колдун, он случайно «сошелся» с водяным и получил от него магическое знание – «рыбный отпуск», т.е. заговор, обеспечивающий богатый улов: «Тимошка – рыбный колдун. Разбогател он от рыбы. Тимошка колдун, он знает рыбный отпуск (заговор) и за хорошие деньги может, пожалуй, и научить. Рассказывают, будто Тимошка сошелся с водяным так. Раз, глухой ночью, он вытянул невод на остров. Глядит, а в матице кто-то сидит… Развел Тимошка огонь на острову, выволок невод. Разложил матицу – и вытащил водяного. Черный да шерстной! Тимошка не испугался, посадил водяника к огню и спрашивает: «Тебя в огонь?» — «Ни …ни …» — мычит водяник. «Так в воду?» — спрашивает опять Тимошка. «Да, да …» — промычал водяник. Тимошка его и пустил. Вот с тех-то пор и повалила к Тимошке рыба» [145, II, 63]. Пришвин приводит распространенный тип рассказа о том, как человек благодаря случайной встрече с духом и правильному поведению при этом, получает магические знания и удачу. В описанной сказочной ситуации присутствуют характерные для встречи с водяным условия: ночное время, когда по поверьям водяной наиболее активен (он может «зажить» даже в ведрах с водой, стоящих дома, если их не накрыть и не перекрестить – ситуация с определенными изменениями, воспроизведенная в советском фильме-сказке «Марья-искусница»); и разведение костра на берегу при встрече с водяным – магическое действие, описанное в ряде рассказов о водяных.
К помощи колдуна севернорусские крестьяне обращались в самых разных жизненных ситуациях. У Пришвина описано несколько из них. На Русском Севере, где сразу за деревенской околицей начинался лес, который помимо пользы – пропитания, строительного материала, среды обитания – представлял и реальную опасность, к колдуну обращались в случае пропажи человека в лесу. Хозяином леса являлся леший или, как его называли на Русском Севере, Лесовик, Шишко; и человек пропадал в лесу именно благодаря его козням, оказывался в плену у лешего. В силах знающего колдуна было «отведать», то есть, говоря современным языком, войти в магический контакт с лешим и вернуть потерявшегося. Пришвин приводит несколько таких «примеров». У сказочника Мануйлы в лесу пропадает увязавшаяся за ним на охоту дочка. Он уверен, что девочка оказалась в плену у лешего и отправляется к колдуну Микулаичу Ферезеину «отведывать девчонку». Микулаич соглашается помочь — и девочка оказывается дома. Родители девочек, ушедших в лес по ягоды и пропавших там, обращаются за помощью к колдунье, которая с помощью колдовства заставляет лесовика вернуть девочек. Следует сказать, что подобные рассказы бытуют на Русском Севере и по сей день, постоянно пополняясь новыми «примерами».
Колдун может также заговаривать ружья, этим занимается специальный «ружейный колдун». На Русском Севере, где охота является одним из основных занятий, такая функция колдуна была крайне востребована. Заговором ружей занимался тот же Микулаич Ферезеин. «Узнав о том, что у Мануйлы ружье не достреливает, он сказал:
— Ну, давай ружье, я тебе наставлю.
После этого мы пошли к озеру. Старик стал на колени у самой воды, разобрал ружье и, продувая ствол, три раза погрузил его в воду.
Старик совершал обряд с полной верой в его значение, у него было торжественное, серьезное лицо. Мануйло смотрел на него, как смотрит простой верующий человек на священника. Озеро было тихое, красивое, и во мне шевельнулось что-то, требующее уважения к обряду» [145, II, 116].
Важную роль колдун играл в севернорусской свадебной традиции, он охранял жениха и невесту, а также всех гостей и участников свадьбы от других колдунов, которые могли «испортить жениха и невесту», препятствовать проведению свадебного ритуала; а самые злые и опасные из них могли даже «обратить» свадебный поезд в волков и медведей. Специально приглашенный на свадьбу колдун тщательно оберегал это главное событие крестьянской жизни: внимательно осматривал помещение для свадебного пира, во время него он занимал одно из самых почетных мест за столом, пользовался всеобщим почтением и уважением, следил, чтобы не проявилось враждебное колдовство, порча, оберегал свадебный поезд на пути в церковь и из нее. Крестьяне верили, что если специального свадебного колдуна не пригласить на свадьбу, он осерчает и отомстит.
С подобными суевериями связан популярный сказочный сюжет «солдат и колдун гуляют на свадьбе», где солдат смекалкой побеждает колдовство и оставляет колдуна в дураках. Солдат в сказках сам зачастую выступает как знающий колдун.
Пришвин пишет о свадебных функциях колдуна в очерке «Вопленица», повествуя о свадьбе Степаниды и Гаврилы: «…принимались всякие меры, чтобы враг не испортил молодых, не бросил бы чего между ними. Был приглашен специально для этого даже колдун с Химьих песков. Особенно стерегли молодых, когда сажали в сани. Усадивши, их хорошо закутали и отвезли в церковь» [145, II, 55].
Важнейшей функцией колдуна в севернорусском регионе являлась магическая охрана крестьянского скота и выдача пастухам специальных пастушеских заговоров, которые назывались «отпуск» и представляли из себя текст религиозно-магического содержания. Без такого «отпуска» пастух, по крестьянским представлениям, не мог полноценно выполнять свои функции. В народном сознании скот олицетворял богатство, изобилие, он обеспечивал крестьянскую семью молоком, в гораздо меньшей степени мясом, а также единственно доступным удобрением – навозом, столь необходимым неплодородной северной почве. Несмотря на малое количество скота, а может быть, именно поэтому, крестьяне очень дорожили своей скотиной. Условия же выпаса в северной России были очень сложными, скотина паслась прямо в лесу, где легко могла потеряться, подвергнуться нападению хищников, погибнуть в болоте. Хозяином лесных угодий был леший, соответственно необходимо было заручиться его поддержкой и благоволением. Поэтому пастух должен был обладать, в представлении крестьян, и магическими знаниями, которые с «отпуском» передавал ему колдун. В силу «отпуска» и крестьяне, и сам колдун верили свято: «Я, — говорил старик, — годов с полсотни скотину отпущал, и никто не слыхал, чтобы мою скотину медведь сшиб» [145, II, 117]. «Этот отпуск хороший, — говорил он, — этим отпуском сто коров отпущено и сорок лошадей» [145, II, 117]. Колдун Микулаич подробно рассказывает о том, как давался «отпуск»: «Бывало, Троица подходит, со всех мест шлют, успевай только ездить и отпускать. Приедет в деревню, а там уж и ждут, скотина в поле, в загоне, пастух с трубой. Микулаич ставит в землю батожок и дает пастуху записку с отпуском. Если пастух грамотный, то читает ее, обходя скотину три раза вправо от батожка; если неграмотный, то за ним идет кто-нибудь и читает отпуск. После этого Микулаич берет хлебный колобок, режет его на кусочки, чтобы каждой скотине досталось» [145, II, 117]. В этом описании представлена классическая картина одного из русских традиционных обрядов, связанных со скотоводством, а именно, обрядового обхода скотины. Обход скотины приурочивался к весенне-летним календарным праздникам и в разных вариантах был распространен в центральном и особенно в севернорусском регионе, обязательными составляющими его являлись троекратный обход стада, кормление скотины обрядовым хлебом. Обход символизировал взятие стада в магический, охранительный круг, ритуальный хлеб должен был обеспечить скотину здоровьем и продуктивностью. Характерной этнографической подробностью является наличие у пастуха трубы (пастушьего рожка большого размера) – неотъемлемой составляющей экипировки пастуха. Труба, как и большинство предметов русской традиционной культуры, выполняла двоякую функцию: практическую (помогала управлять стадом) и магическую (крестьяне были уверены, что в трубе заключена волшебная сила пастуха). Общая цель обряда состояла в обеспечении сохранности крестьянского стада на весь период его выпаса в лесу. Проводился обряд, как правило, во время первого выпаса скотины.
Кроме того, колдун защищал скотину от хищников, которых мог «напустить» на нее другой, «конкурирующий» колдун, так как крестьяне считали, что «какой-нибудь злой колдун, осердившись», может напустить медведя на скотину. Так, полесник Филипп, рассказывая о медведе как истребителе скота, заявлял, что в этом случае необходима помощь колдуна: «Но как только стал рассказывать о медведе как истребителе скота, тут уж встревожился. Тут, говорил он, нужен колдун…» [145, II, 108]. Колдун мог узнать, «отведать», кто напустил медведя и принять меры против другого, враждебного колдуна. Так, Микулаич жаловался, что «… теперь не может отведать колдуна, потому что ослеп. Для того чтобы отведать, нужно собрать из трех мест лагунной воды и смотреть в нее, пока не покажется враг» [145, II, 116]. Так как колдунов на Русском Севере в пришвинские времена было еще много, между ними могла иметь место конкуренция и даже своеобразные состязания в колдовской силе. Одно из этих состязаний Пришвин описывает со слов Микулаича: «Вот раз это было … годов уж пятьдесят прошло. Тоже, как и теперь, каргопольский колдун стал повенецкому пакостить. Сошлись они на Корос-озере. Наш-то и говорит: «Видишь вон чугун в печи? Пусть подойдет ко мне».
Бился-бился каргопольский, чугун ни с места.
— А вот тебе шуба на пороге, — говорит он нашему, — пусть сюда придет …
Не успел сказать, шуба и поползла и поползла …
С тех пор шабаш, потерял силу каргопольский колдун» [145, II, 117].
Старый, ослепший Микулаич очень жалел, что не может вступить в состязание с враждебным колдуном, наславшим медведя на стадо, которое заговаривал Микулаич. «Эх, если бы глаза, я б ему показал! Не по разуму стряпню затеял … Эх, если бы не глаза, показал бы я этому Максимке!» [145, II, 117].
В очерке «Колдуны» Пришвин описывает двух колдунов: Микулаича Ферезеина и Максимку. Они представляют два различных типа колдуна. Микулаич, скорее всего, относится к, так называемым, «природным» колдунам. Максимка же – к колдунам «ученым», то есть не получившим колдовской дар по наследству, а самостоятельно научившимся. «Раньше он был деревенским пролетарием, которого все презирали и били, а потом мало-помалу превратился в колдуна» [145, II, 119]. «А как дошел до правов – теперь хорошо, боятся. Да я и дело свое знаю: у меня шерстинка не теряется. Сяду на лошадь, все за мной в струнку идут. Захочу, так коровы с места не тронутся, как пришитые стоять будут. А захочу, так и попугаю, закрою» [145, II, 119]. Здесь Максимка хвалится своим умением делать коров невидимыми для человека или хищника. Умение делать предметы, животных или людей невидимыми в традиционной культуре многих народов считалось характерным свойством колдуна. Так, в заговоре, данном Пришвину Микулаичем, говорится: «Праведное солнце и праведный Господи! Поставь вокруг моего стада тын железный от земли и до неба и к тому тыну поставь двери стальные, ворота хрустальные, замки булатные, ключи золотые, чтобы не мог никакой дикий зверь видеть моего любимого стада, чтобы казалось мое стадо рысю, волку и широколапому медведю диким серым камнем» [145, II, 118]. «Ученый» колдун Максимка по авторитету уступает «природному» колдуну Микулаичу. Крестьяне пытались даже утопить Максимку, правда безуспешно, и, предположив, что он вновь «пакостит» — напускает на стадо медведя – подумывают, не попытаться ли утопить его вновь. И по внешности уступает он «знаменитому патриарху» Микулаичу: «… этот был просто лесной зверь. Лицо его обветренное, темно-красное, почти черное… скошенный лоб; узкие маленькие глаза. Увидать такого человека в лесу, особенно, когда ему вздумается залезть на дерево, чтобы сдирать бересту или резать прутья, — и можно навсегда поверить в существование лешего…» [145, II, 119]. Крестьяне считают Максимку опасным и завистливым колдуном, побаиваются его, но пользуются его услугами: «… что бы ни случилось, все он виноват, а тронуть боятся и деньги дают» [145, II, 120].
Полной противоположностью Максимки является старый колдун Микулаич Ферезеин, которого Пришвин называет знаменитым патриархом, хранителем скота. Облик Микулаича напоминает Пришвину облик благообразного священника. Первая встреча с Микулаичем насыщена позитивной символикой дома, солнца: «Он сидел возле своей избушки, грелся на солнце. Этот старый слепой старик, с благообразным лицом и седой длинной бородой, вовсе не походил на колдуна; скорее это был пастырь, священник» [145, II, 116]. Характерными чертами в поведении, общении, действиях Микулаича являются доброта, спокойствие, опытность. Он охотно соглашается заговорить охотнику Мануйле ружье, охотно рассказывает Пришвину о своем ремесле, даже знакомит его с текстом заговора для стада. Микулаич по-стариковски трогателен, когда сокрушается о своей старости и слепоте, которая не позволяет ему прекратить «пакости» завистливого Максимки, защитить крестьянскую скотину. «Я,- говорил старик,- годов с полсотни скотину отпущал, и никто не слыхал, чтобы мою скотину медведь сшиб. Эх, если бы глаза, я б ему показал!» [145, II, 117]. Микулаич свято верит в свой колдовской дар, в силу своих заговоров, в то, что они необходимы крестьянам. Совершая колдовской обряд заговора ружья, отдавая Пришвину «отпуск», он одновременно величественен, как языческий жрец, и наивно трогателен. Пришвин пишет: «Я упросил старика дать мне отпуск. Он достал из сундука бумажку и заставил меня три раза прочесть вслух. И нужно было видеть торжественное лицо старика, когда я читал. Он словно благословлял меня.
— Этот отпуск хороший,- говорил он,- этим отпуском сто коров отпущено и сорок лошадей. Теперь пиши, верно пиши…
Когда я простился и вышел из избы, он тоже ощупью добрался до порога. Я был уже на другой стороне улицы, а старик все кричал вслед:
— Смотри, верно пиши!… Пиши!» [145, II, 117-118].
Среди крестьян Микулаич пользовался уважением и доверием, и лишь когда он постарел и ослеп, «и в голове его начало что-то путаться», ослабела, в представлении крестьян, и сила его колдовства. «Эх, а хороший колдун был Микулаич! – сказал мне Мануйло.- По всем деревням от Данилова отпускал скотину… Пастухи к нему со всех мест за отпусками ходили» [145, II, 115].
Севернорусские колдуны получали щедрую награду от крестьян деньгами, подарками и едой. Пришвин пишет о Максимке, которому деньги дают, и о Микулаиче, которого «Привезут – отвезут на своей лошади, поят, кормят, соберут рыбников, калиток целый воз, надают денег» [145, II, 115]. В случае болезни или старости, однако, колдун оказывается в затруднительном положении: «Положение старика было, в самом деле, печально: всю жизнь он занимался отпусками, тем и кормился, и вот на старости приходится дело бросать» [145, II, 117]. Обычно в такой ситуации о колдуне, как и о любом старике, заботилась семья.
Встречаем мы у Пришвина и иллюстрацию повсеместно распространенного представления о том, что колдун получает свой дар от нечистой силы, которая, особенно под конец жизни, может мучить, изводить колдуна, помрачать ему рассудок, забирать силы. Так, о постаревшем Микулаиче крестьяне говорили: «Видно, путаться началось… Дьявола-то жмут» [145, II, 115]. Пришвин уточняет: «Объяснялось это тем, что Микулаич стал стар, ослеп, дьяволы его жмут, и оттого в голове его стало что-то путаться» [145, II, 115]. Здесь мы встречаемся с примером двойственного отношения народа к колдунам: с одной стороны, к колдунам регулярно обращались за помощью в разных жизненных ситуациях, уважали многих из них; с другой стороны, боялись, могли проявить агрессию и под влиянием христианской проповеди стали считать их связанными с дьяволом, нечистью и относиться с известной долей скрытого презрения.
Кроме того, в этом же очерке упоминается о существовании на Русском Севере большого количества знахарей и ворожей, которых народное восприятие отделяло от колдуна. Знахарь воспринимался без демонического ореола, окружавшего колдуна, как лекарь, лечащий травами, советами и безопасными заговорами. Широкой известностью и авторитетом пользовались на Русском Севере и коновалы, особенно мезенские (с реки Мезень – края, славящегося своим заговорным искусством). Пришвин упоминает о них в том же очерке «Колдуны»: «Но самые лютые враги науки, по словам фельдшера, не местные колдуны, а мезенские коновалы. Как только осенью на Мезени закончатся работы, сотни этих знахарей расходятся по Олонецкой и Архангельской губерниям. Они лечат все: людей, животных. Они знают всевозможные заговоры. Колдуны – это жрецы, языческие священники, а мезенские коновалы – специалисты медики. И каким уважением они пользуются в народе! Двери всякого дома перед ними открыты, везде они едят, пьют, живут на одном месте иногда месяц, два и нигде никогда не платят, да и в голову никому не приходит брать с них деньги» [145, II, 111].
Представления о колдунах оказались очень живучи. И в XX веке, и в начале нынешнего столетия они сохраняются, приспособившись к требованиям новой реальности.
От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина: монография. — Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2012. — 238 c.
Постоянная ссылка: http://vorgol.ru/istoriya-eltsa/ot-podstepya-do-pomorya/kolduny/
Примечания:
118. Новичкова, Т.А. Русский демонологический словарь [Текст] / Т.А. Новичкова. СПб., 1995.
145. Пришвин, М.М. Собрание сочинений [Текст]: в 6 тт. / М.М. Пришвин. М., 1956.
Статья подготовлена по материалам монографии А.А. Пискулина «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина», изданной в 2012 году. Статья полностью повторяет стиль и пунктуацию автора.
