Продолжение III главы III части книги «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край…»
3. Похоронная обрядность
Похоронная обрядность русских XIX- начала XX века складывалась в течение длительного периода. В основе ее лежит христианский (православный) похоронный ритуал, воспринявший и впитавший в себя многочисленные обряды и поверья, сохранившиеся от дохристианских традиций.
Похоронные обряды занимали особое место в ритуалах семейного цикла. По сравнению с другими обрядами они более консервативны, так как отражают медленно изменявшиеся представления о смерти, потустороннем мире и взаимоотношениях живых и умерших.
Кроме того, соблюдение установившихся ритуальных действий издавна считалось важным для судьбы души в загробном мире, следовательно, было моральной обязанностью родственников по отношению к умершему. Погребение и поминки рассматривались как особое событие.
На Русском Севере к концу XIX – началу XX веков в значительной мере сохранилась русская традиционная похоронная обрядность, древние и архаические представления, связанные со смертью человека, его переходом «на тот свет», его посмертной судьбой и взаимоотношениями живых и умерших.
М.М.Пришвин чувствует и отмечает глубокую архаику этого аспекта традиционной культуры Севера: «На Севере, знакомясь с народными верованиями, надгробными плачами и похоронными обрядами, можно почувствовать себя вдруг среди славян-язычников» [145, II, 43]. Всю полноту подобных народных представлений писатель раскрывает через древний обычай «вопеть», «голосить» на похоронах. Такая традиция широко распространена у всех региональных групп русских. Русский Север сохранил для нас прекрасные образцы этого поэтического искусства.
На Пришвина севернорусские похоронные плачи произвели сильнейшее впечатление. Он считал, что помимо эмоционального и эстетического воздействия, плачи содержат древнейшие пласты духовной народной культуры, восходящие к языческим временам. В похоронных плачах рисуется развернутая драматическая картина народных представлений, связанных со смертью, переходом умершего в потусторонний мир и эмоциональных переживаний самой вопленицы.
Плачи знакомят нас с приметами приближающейся смерти: «Прежде всего являются зловещие признаки приближения этого величайшего и непобедимого врага. На крышу избы садится птица – филин, ворон или сова – и укает по-звериному, свищет по-змеиному» [145, II, 43]. Птица в традиционных народных представлениях часто ассоциируется с потусторонним миром. Еще Владимир Мономах в своем «Поучении детям» говорил о том, что птицы прилетают на землю из Вырия (так в Древней Руси называли один из потусторонних миров – благой потусторонний мир). Русские люди считали, что в виде птицы может являться душа умершего, предупреждая о каком-либо грядущем событии, часто о смерти. Существовало большое количество примет и поверий, позволяющих предугадать приход смерти. Смерть предвещали следующие события и явления: видеть во сне белого петуха – к покойнику; голубь, ласточка, воробей залетит в окно – «за кем-нибудь», кукушка кукует в затылок – к смерти; также и если цветок расцветет, который давно не цвел; если хлеб упадет с лопаты, когда его сажают в печь, если огонь в загнетке не держится, тухнет; если услышишь далекое пение, когда никто не поет; если увидишь своего двойника, особенно в белом, если увидишь во сне, что причащаешься или собираешь белые цветы; если вдруг начнут быстро расти ногти и волосы, если споткнешься на проводах покойника или случайно оступишься и упадешь в могилу – все это к смерти. Внимательно следили за поведением домашних птиц и животных, за появлением в доме диких (змей, птиц), стараясь по их повадкам распознать приближение смерти. Сова, кричащая на крыше избы, предвещала покойника. Собака, воющая под окном, понурив голову, или роющая яму у порога; курица, кричащая петухом, — предвещали смерть. Крысы и мыши съедят что-нибудь из обуви или одежды, вообще слышать мышиный писк и свист – к смерти. Некоторые приметы указывали на смерть или выздоровление больного. Придя за ключевой водой, следили: если вода чистая, прозрачная – на живое, забурлят ключи, завыскакивают с песком и грязью – на мертвое. Гадали по дыму от свечи или из трубы дома: поднимается прямо вверх – жив будет, стелется по земле (из трубы), движется вон к двери (от свечи) – умрет. Под старость не строили нового дома, не шили обновы, в особенности – белья, иначе вскоре умрешь. [118, 533]
Плачи драматически описывают наступление смерти: «Человек умирает, вроде как «солнышко за облачком теряется, светел месяц поутру закатается или как меркнет звезда поднебесная»» [145, II, 44].
Плачи рассказывают и о посмертном существовании души: «Душа умершего человека селится в особом домовище или улетает в надзвездный мир, в царство вечного света, тепла. В этом мире души умерших парят, сходятся и расходятся легкие, свободные, как облака: «стане облачко с облачком сходитися, може друг с другом на стрету постретаетесь»» [145, II, 44]. В этом тексте отражается двойственные представления о месте нахождения души после смерти. В народе считали, что она, с одной стороны, связана с местом погребения, с другой стороны, находится на «том свете», который локализовался по-разному (под землей, чаще всего под водой, на небе, часто на горах, в лесу).
Народная похоронно-поминальная обрядность описана М.М.Пришвиным в очерке «Вопленица».
Вопленицами называли на Русском Севере женщин, занимавшихся обрядовым голошением, то есть плачем, воплем – полуимпровизированным или неимпровизированным причитанием по умершему. Следует сказать, что голошение не является исключительной принадлежностью похоронного обряда. Различают также поминальные, свадебные, рекрутские, окказиональные голошения (по случаю пожара, засухи, падежа скота и т.п.), пародийные голошения (например, при святочных играх) и др.
Главной героиней очерка «Вопленица» является крестьянка Степанида Максимовна, судьба которой типична для севернорусской вопленицы. «Вопеть» она научилась «от собственного горя» после смерти любимого мужа. «Вскоре после раздела, когда жизнь только начала налаживаться, на озере потонул Гаврило. Степанида Максимовна, еще молодая женщина, осталась одна «со умноженным со стадом со детиныим». С тех пор ее жизнь, вплоть до тех пор, пока ей не удалось вырастить детей, была сплошным испытанием.
По мужу она так вопела, что падала в судорогах, дрожала, хрипела. Ее поднимали, оттирали, отпаивали молоком, и она снова принималась вопеть. … Так от собственного горя и научилась вопеть Степанида Максимовна. Стала ходить вопеть и по людям, подголосничать на свадьбах.
Такая же судьба, или приблизительно такая, бывает, вероятно, у всякой вопленицы. На Выг-озере я знал несколько воплениц, и все они были вдовицы, горюши, горе-горькое, как и Максимовна. Раз только меня удивила своим веселым, жизнерадостным видом здоровенная и хитренькая плакальщица бабушка Устинья» [145, II, 59-60].
Пришвин ознакомился на Русском Севере с разными вариантами народных плачей. Так, бабушка Устинья передала Пришвину массу вариантов похоронных плачей: «Всякую причеть она передаваля мне просто и довольно равнодушно: и по мужу, и по родителям, и по хорошей свекрови, и по плохой, но когда стала вопеть по сыну, расплакалась.
После, при встрече с Степанидой Максимовной, я передал ей разговор с Устиньей. Но бесконечно добрая, независтливая вопленица горячо поддержала Устинью.
— Всякие жены есть,- сказала она,- хоть по мужу-то и порато повопишь, а по деточкам по желанию.
«Родна матушка плачет до гробовой доски, до могилушки.
А молода жена до нова мужа.
А родимая сестра плачет, как роса на траве» [145, II, 60].
Та же Степанида ознакомила Пришвина со свадебными плачами, характерной составляющей севернорусской свадебной обрядности.
В русском фольклоре широко распространены рассказы о посещении вдовы умершим мужем. Такой рассказ со слов Степаниды приводит и Пришвин. Степанида сильно тосковала по погибшему мужу Гавриле, что, по народным представлениям, было чревато опасностью посмертных посещений умершим вдовы. Чтобы предотвратить это, родственники прибегли к охранительному магическому действию: «По мужу она так вопела, что падала в судорогах, дрожала, хрипела. Ее поднимали, оттирали, отпаивали молоком, и она снова принималась вопеть. Наконец, ее решили протащить под гробом мужа, что, по местным верованиям, помогает» [145, II, 59]. Тем не менее, сама Степанида, не желая расставаться с мужем, при помощи ритуальных действий стремилась вызвать его посмертные посещения: «И вот, — рассказывает теперь Максимовна, — когда меня волочили, я хребтом в гроб упиралась. Упрусь и шепчу: «Ходи ко мне, ходи! Он и стал ко мне ходить, да так часто, что и не прилюбилось.»» [145, II,59].
Погребально-поминальная обрядность живет в любом народе как составная часть его культурных традиций, в ней отражаются особенности человеческих связей и моральных норм.
От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина: монография. — Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2012. — 238 c.
Постоянная ссылка: http://vorgol.ru/istoriya-eltsa/ot-podstepya-do-pomorya/poxoronnaya-obryadnost/
Примечания:
118. Новичкова, Т.А. Русский демонологический словарь [Текст] / Т.А. Новичкова. СПб., 1995.
145. Пришвин, М.М. Собрание сочинений [Текст]: в 6 тт. / М.М. Пришвин. М., 1956.
Статья подготовлена по материалам монографии А.А. Пискулина «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина», изданной в 2012 году. Статья полностью повторяет стиль и пунктуацию автора.
