Продолжение II части книги «На степном пограничье: Верхний Дон в XVI-XVII веках».
Глава 2. На черте (1645-1654)
Колонизация степи
1645 году на престол вступил шестнадцатилетни
В 40-е годы XVII века начинается масштабное строительство городов-крепосте
Центром Белгородской черты стал Белгород, куда назначался главный воевода. Первым воеводой Белгородского полка был князь Никита Иванович Одоевский. В случае военной опасности под его начало поступали воеводы всех городов региона. Таким образом, города Верхнего Дона прочно вошли в общую систему обороны южных рубежей.
Весной русские полки выдвигались ближе к степи: Большой – в Белгород, Передовой – в Яблонов, Сторожевой – в Новый Оскол. Зимой полки отходили в следующем порядке: Большой – в Ливны, Передовой – в Курск, Сторожевой – в Елец.
Основание новых крепостей в степи требовало больших усилий для их заселения. Огромные степные пространства, попадавшие под власть русских, осваивались в условиях постоянной татарской опасности. Вся тяжесть переселения ложилась на плечи служилого населения городов, возникших в конце XVI века, и, особенно, городов Верхнего Дона, поскольку в отличие от Белгорода или Курска этот регион был более закрыт от нападений татар в 40-е годы и мог пожертвовать частью гарнизона.
Колонизация степи тяжелым бременем ложилась на плечи служилых людей. Документы позволяют нам лучше понять процесс переселения в новые крепости [2]. Оно проходило по царскому указу, в котором предписывалось, сколько человек и из каких чинов следует переселить. Воевода собирал детей боярских, а также стрелецких и казачьих начальников, и давал приказ выбрать людей для переселения «на вечное житие». После отбора переселенцев назначались поручители, которые ехали в Москву. В столице им давалось жалование (обычно по 5 рублей на переселенца) и оружие (как правило, карабины) для каждого. Все это привозилось в город. Переезд совершался каждым самостоятельно после выдачи денег и оружия.
Служилый человек ехал на новое местожительство один, без семьи. Чаще переселение проходило летом. Приехав, переселенцы поступали под начало местного воеводы и начинали строить новую крепость со всеми укреплениями, а затем и свои дворы. Потом они возвращались за имуществом и семьями. Свои дворы переселенцы оставляли, убрав хлеб осенью. Некоторые в спешке прятали хлеб и имущество в подпол избы и возвращались за ним уже потом. Оставленные дворы иногда продавались, но чаще просто бросались.
В новые крепости набирались все желающее. В грамоте в Чернаву читаем: «велено прибирать в стрелецкую и казацкую службу тутошних людей, кто похочет: от отцов – дети, от братьев – братья, от дядь – племянники и соседи, и подсоседники и всякие вольные люди». Но не все переселенцы уезжали из своего города навсегда, некоторые возвращались. Число вернувшихся переселенцев в 40-50-е годы составляло в среднем 20-30 %. Это были люди не сумевшие, как говориться, «стать на ноги» на новом месте и сильно обедневшие. Они продавали свое имущество, брали деньги в долг, оставались без лошадей и оружия. Теряя боеспособность, они били челом государю о своем возвращении назад, на прежние места. Так, из города Коротояк вернулись назад чернавцы (47 человек) «за одиночеством и от бедности».
Переселение в новые города сопровождалось усилением патрульной службы. Нужно было строго следить, чтобы переселенцы не попали в татарский плен. Воеводы Ельца, Лебедяни, Данкова готовили «вожей» (разведчиков). Их дело было очень опасным, поскольку они первые сталкивались с неприятелем. В 1630 году в Елец пришёл указ выбрать пять елецких казаков в вожи, «чтоб они всякие степные места знали и полевое дело им за обычай» [3]. Выбранным казакам надлежало ехать в Воронеж, куда должен подойти из Астрахани Иван Кондырев «с ратными людьми». Ельчанам было выдано жалование – 10 рублей. Выбранным для вожевой службы казакам по новому указу к 10 рублям добавлялось еще по 20 рублей [4].
Кроме того, казаки и дворяне городов Верхнего Дона служили в южных крепостях (Валуйки и Белгород) по 40 человек, сменяясь каждый месяц. Провиант и оружие в таких «дальних службах» полагалось иметь свой. Часто возникали различные трудности с размещением на новом месте.
Новые города нужно было снабжать хлебом, который там не могли выращивать из-за постоянной войны с татарами. Хлеб выращивался в городах Верхнего Дона и вывозился на самодельных стругах в передовые крепости. Для этого здесь пахали государеву десятинную пашню. В 1639 году она составила 100 десятин ржи и столько же овса. Этот хлеб под надзором воеводы сажали, выращивали, потом жали и везли на государево гумно, часть хлеба мололось в амбар, часть на семена. Рожь делили на три части в зависимости от качества [5].
Молотьба государева хлеба осуществлялась в массовом порядке всеми жителями уезда: крестьянами и помещиками, посадскими и служилыми людьми, «не мешкая». Воевода лично контролировал весь процесс заготовки хлеба. Служилые люди работали на десятинной пашне неохотно, делали работу кое-как, воровали хлеб, не берегли его от сырости и мышей. В этой связи можно отметить заботу о государевом хлебе елецкого воеводы Федора Алябьева, который заставил ельчан сделать третий овин [6].
Доставка хлеба и овса в пограничные остроги и крепости также являлась важной обязанностью, с которой было тесно связанно струговое дело. Всем жителям города полагалось за свой счет делать струги (небольшие корабли для плавания по рекам), нанимать плотников, заниматься погрузкой хлеба, делать для него рогожные мешки, сопровождать струги до места назначения [7]. Строили коллективно: возили бревна, конопатили, смолили «и скопами и гвоздьми со всех сторон укрепляли». Когда струги были готовы, их проверяли на воде и только потом грузили на них хлеб, нанимали гребцов за свои деньги. Несколько служилых людей должны были эти струги сопровождать [8].
Другая обязанность ельчан заключалась в сопровождении переселенцев в новые крепости и города. К этой службе привлекались дворяне, которые в полном вооружении сопровождали каждую семью, ехавшую через степь. Дорога туда и обратно могла занять около двух недель.
Жители Елецкого и Ливенского уездов содержали государевых лошадей для служилых людей драгунского строя. Лошадей надлежало пасти и беречь от болезней. Ельчане пасли лошадей в районе реки Чернавы вместе с ливенцами [9]. В пограничную крепость Оскол служилые люди Верхнего Дона делали телеги: с пяти человек бралась одна телега [10].
Доставка хлеба в степные города вызывала много трудностей и проблем. Рассмотрим в качестве примера события, разворачивавшиес
В 1648 году лебедянцам было поручено доставить в Воронеж для дальнейшей пересылки донским казакам хлеб, собранный в качестве повинности в Епифанском и Данковском уездах. Для этого воеводе Коптеву следовало организовать постройку 30 стругов и перевоз их в Воронеж. В качестве помощи из вотчины Никиты Ивановича Романова лебедянцам были присланы три струга с гребцами (людьми боярина) и 42 рубля. Однако воевода Коптев присланные деньги забрал на нужды города, а лебедянцам рекомендовал просить государя о выдаче «харчевых денег» — 50 рублей, что вызвало возмущение жителей города. Однако они понимали, что струговое дело — их важная обязанность, которую необходимо выполнять. Лебедянцы всем миром строили струги, смолили их, забивали скобы. Расходы на строительство поделили между собой все горожане.
Местные кузнецы, узнав о необходимости строить струги, резко повысили цены, в итоге покупать скобы пришлось «дорогою ценою: пуд по полполтины, а иные покупали и по 10 алтын». При этом на 27 стругов пришлось потратить 60 пудов железа. Дорого обошлись и гвозди, часть которых, правда, была прислана из вотчин бояр Романовых.
Несмотря на эти трудности, лебедянцы сумели построить струги, а также засмолить и законопатить их. С большим трудом жители «выволакивали» струги на Дон. Когда дело было сделано, лебедянцы собрали со всех жителей 50 рублей «харчевых» гребцам, поскольку из Москвы жалования не прислали.
Ответственным за отправку стругов назначили местного жителя Богдана Овсянникова, который и раньше возил струги в Воронеж и был хорошо знаком с этим ремеслом. Овсянников набрал себе команду: стрельца Романа Пронина и казака Изота Лузгина. В понедельник на пасхальной неделе они отправились, «не мешкая», в Воронеж. Однако прошло около месяца, а Овсянников в Лебедянь не возвращался. Жители стали подозревать его в сговоре с воеводой Коптевым, считая, что они присвоили себе деньги и нажились на государевом деле. Обстановка в городе стала накаляться. В этой ситуации в Москву отправилась группа челобитчиков «от всего города». Лебедянцы жаловались на Овсянникова и Коптева и требовали очной ставки с Овсянниковым. Его, однако, никак не могли разыскать.
В Москве не знали, что предпринять. Наконец в Разрядный приказ поступила челобитная Богдана Овсянникова, разъясняющая суть дела.
Перед отплытием в Воронеж воевода Коптев дал задание зайти на пристань в Елецком уезде у села Нижнее Казачье и загрузить собранные здесь сухари, которые тоже надлежало отправить в Воронеж. Когда Овсянников подплыл к этой пристани, то убедился, что здесь никого нет. Лебедянцы ждали сухарей двое суток. В это время вода в реке Дон начала цвести и струги сильно попортились. Овсянников спешно отправился дальше.
Наконец лебедянцы прибыли в Воронеж. Овсянников подал местному воеводе Василию Грязному отписку о привезенных запасах. Но воевода, осмотрев струги, принимать их отказался, заявив, что они «худы». Самого Богдана Овсянникова Грязной велел арестовать и бросить в тюрьму.
Узники тюрем в XVII веке должны были сами заботиться о себе. В итоге, сидевший две недели в тюрьме Овсянников потратил 50 рублей на пропитание. В своей челобитной лебедянец просил освободить его из тюрьмы и вернуть ему потраченные деньги. В качестве свидетелей он указывал на сокольских драгун, находившихся в Воронеже. В доказательство того, что он не присваивал себе мирских денег, Овсянников прислал также роспись посланников со стругами с Лебедяни в Воронеж, где часто фигурировало его имя. Тем самым он указывал на то, что много раз возил струги в Воронеж, но никогда в воровстве денег замечен не был.
После первой челобитной, Овсянников написал вторую, в которой вновь объяснял ситуацию и просил вместо очной ставки принять его челобитную. Когда все обстоятельства выяснились, конфликт был исчерпан. Лебедянцы вернулись ни с чем.
Этот случай является ярчайшим примером бытовых и жизненных трудностей, сопутствующих колонизации степного пограничья. Чтобы читатель лучше почувствовал обстановку и атмосферу того времени, приведу еще несколько показательных житейских примеров.
В 1647 году в Лебедяни местный «гулящей человек» (т.е. не прикрепленный к конкретному посаду) Василий Кузьмич Бохолдин женился на дочери местного стрельца Осипа Попова. В 1651 году Осип Попов записался на службу в Коротояк. Отправиться в новый город было решено всей семьёй, поскольку в Лебедяни Попов и Бохолдин имели одно хозяйство и жили по соседству. Приехав в Коротояк, они построили себе избу и стали жить все вместе.
В том же году Василий Бохолдин, не служивший военной службы, отправился в родную Лебедянь «для хлебной покупки». В дороге он простудился и заболел, добравшись до Лебедяни, лежал здесь у знакомых более 7 недель. Его тесть Осип Попов, так и не дождавшись возвращения зятя, испытывая нужду в продовольствии и рабочих руках, а, может быть, полагая Василия умершим, решил вновь выдать дочь замуж. Женихом оказался местный житель, служилый человек. Жена Василия была уже во второй раз повенчана, когда вернулся, наконец, Василий Бохолдин.
Осип Попов отказался возвращать ему свою дочь, да и новый муж противился этому. Тогда Бохолдин обратился с жалобой к воеводе Никите Алексеевичу Зюзину, но и здесь он встретил отказ. После этого он обратился к белгородскому воеводе Борису Александровичу Репнину, который был выше по служебной лестнице, чем воевода Коротояка. Тот отписал Зюзину вернуть жену Бохолдину, но взяв с него поручную запись, что он не будет надолго уезжать из города, а поступит в местные служилые люди [12]. Десять человек поручились за Василия, но из документов неясно, чем закончилось дело и вернул ли Бохолдин свою жену.
Похожая история случилась и с другим несчастливым мужем – оскольским «гулящим человеком» Филатом Ивановичем Гончаровым. Прожив пять лет с женой Дарьей, он однажды не нашёл её дома. Выяснилось, что та убежала от него. Поиски жены продолжались долго, пока он не узнал, что та живёт в Коротояке с сыном боярским Тарасом Стребковым. Гончаров отправился к воеводе Илье Семеновичу Яковлеву. На допросе Дарья призналась в том, что Филат — её муж, но возвращаться к нему отказалась. Примечательно, что воевода не стал возвращать её мужу. Тогда осколянин пожаловался в Белгород воеводе Борису Александровичу Репнину. На тот момент Гончаров жил уже в Яблонове. Местному воеводе и пришло распоряжение от Репина выслать за беглой женой приставов и привести её силой к мужу. Переписка воевод по этому делу занимает несколько столбцов, но, в итоге, Репнин, указывая на Соборное Уложение и своё более высокое положение, добился возвращения беглой жены к мужу. Однако Дарья и её сожитель подали прошение воеводе, указывая на то, что у них за это время родились сын и дочь. В итоге воевода Репин вынес решение всё равно вернуть Дарью мужу, оставив ей дочь, а сына отдать Тарасу Стребкову [13].
Переселения в новые города часто были столь велики, что гарнизоны старых городов не успевали пополняться. Так, в 1648 году 10 сторожевых казаков Данкова «Афонасий Ковешников со товарыщи» были переселены на вечное житье в новый город на Дону – Коротояк [14]. После постройки новой крепости Козлов, сюда стали верстаться данковские служилые люди – сторожевые казаки, пушкари и затинщики. В 1650 году воевода Иван Фомин писал из Данкова, что местные ратные люди – Сенька Кузовкин и Алферка Мячин «со товарыщи», сторожевые казаки и люди пушкарского чина, побросав свои службы и дворы, ушли в Козлов с женами и детьми, где верстались в дети боярские. Без них в гарнизоне Данкова оказался существенный недобор, а взять на пустые места было некого [15].
Государство активно использовало в процессе колонизации служилых иноземцев и черкасов. Они представляли собой любопытный элемент южнорусского общества, который нельзя обойти стороной.
В 1651 году из Литвы приехали в Россию на «вечную службу» двое служилых людей. Они были равны по статусу и положению, но один из них, Борис Овсодовский, немедленно объявил второго, Трофима Кавецкого, своим холопом, отобрал всё имущество и оформил документы. Но тот вскоре бежал в Москву в Приказ, объявив несправедливость этого дела. Началось следствие, в ходе которого была признана несправедливость холопства [16].
Во многих городах Верхнего Дона и Юга России появлялись целые слободы из служилых иноземцев, в основном – поляков и литовцев. Самым большим поселением такого рода была Иноземная слобода в Усмани. Колонизация огромных степных пространств заставляла русское правительство обращаться к иноземным наёмникам, которых принимали на русскую службу. Иноземцы хоть и исправно служили, всё-таки трудно сходились с русскими. Следующий случай хорошо иллюстрирует это явление.
В 1651 году служивший в Туле ротмистр Игнатий Подгаецкий подал воеводе Фёдору Хворостинину челобитную на имя царя о бегстве своего человека, поляка Мартына Гурского со всем своим имуществом. Простое, казалось бы, дело осложнялось обстоятельствами принципиального значения. Подгаецкий приехал со своим человеком из Польши для службы русскому царю. Его приняли со всеми почестями, дали жалование и земли, а также оставили чин ротмистра и определили на службу в Тулу. Предварительно он и его человек Мартын крестились в православие и приняли новые имена. В 1651 году Россия и Польша стояли на пороге новой войны. Восставшие под руководством Богдана Хмельницкого запорожские казаки начали терпеть поражения в схватках с поляками. Алексей Михайлович с неодобрением смотрел на карательные экспедиции польских гусар на Украине. Поэтому переезд из Польши в Россию того или иного магната использовался в качестве подтверждения чести и достоинства, милости и щедрости русского царя.
Однако приехавший с ротмистром Подгаецким Мартын Гурский не смог спокойно жить в России. Ему не понравился переход в православие, не были по душе русские порядки и обычаи. Гурский не был холопом или слугой, шляхтич по происхождению, он являлся «товарищем» и помощником Подгаецкого. Когда они приехали в Россию, в первом городе Вязьме их не приняли и отправили в Калугу, здесь надолго задержали и с подозрительность
Служба в Туле была в тягость Гурскому. Он прислуживал по хозяйству своему товарищу, но стал чаще глядеть в сторону родины. Однажды, когда они поехали в Москву по делам, он узнал, что в столице находится литовское посольство и хотел идти к ним, чтобы уехать на родину. Но Подгаецкий не пустил его со двора. Расстроенный Мартын вернулся в Тулу, где вскоре освоил русский язык и манеры и стал больше походить на русского.
В Туле они жили в Чулковой слободе во дворе Фомы Степанова. Однажды Гурский пошел за водой и ненавязчиво поинтересовался у хозяйского сына, далеко ли до Калуги. Ответ его порадовал: три дня пешком и два конным путём. Еды и денег на дорогу у него почти не было, но три дня пути он надеялся пройти со своими припасами. Добродушный хозяйский сын Дементий рассказал и о том, как можно попасть в Калугу: вдоль реки Упы по Калужской дороге.
Мартын Гурский планировал бежать в Смоленский уезд, к своей матери. Смоленск тогда входил в состав Литовского княжества. Затем беглец надеялся тайком от смоленского воеводы перейти в войско Богдана Хмельницкого. Только здесь он думал найти хорошую жизнь. Интересно, что Гурский был поляк, да притом и шляхтич, и логично было бы его участие в казачьих войнах 1648-1652 годы на стороне Польши, а не Войска Запорожского. Но сам Гурский, видимо, считал по-иному.
Мечтам томившегося в России поляка не суждено было сбыться. Всё сразу пошло не так. Россия оказалось гораздо больше, чем он полагал, и Калужскую дорогу он не нашёл. Бродя по лесам, он окончательно заблудился и вышел к селу Татеву. Здесь он зашел в первую избу к крестьянину Игнату, которому назвался вольным человеком, идущим в Литву. Крестьянин пустил его переночевать, накормил и даже проводил до Калужской дороги, за что Мартын подарил ему свой вишневый кафтан. Расчувствовавшис
Тем временем беглеца начали искать. Дело получило нехороший резонанс: приехавшему поляку не понравилось служить московскому царю, не по нраву были русские обычаи и вера. Поймать Гурского оказалось делом чести для русских воевод, и они подошли к этому очень обстоятельно.
Брянский воевода, получив послание из Тулы о беглом поляке, перекрыл все брянские дороги. 27 июня Мартын вышел к переправе через реку Упу. Литва была уже близко. Здесь он нанял перевозчика Прокофия Башева, который не задавал лишних вопросов. Как только река была преодолена, и Гурский ступил на берег, его вместе с перевозчиком Башевым взяли стрельцы. Обоих отвезли в Брянск, потом, разобравшись, кто из них беглый поляк, отправили Гурского в Тулу. Сюда же скоро доставили и крестьянина Игната из села Татева. Затем обоих отвезли в Москву, где пытали и допрашивали. Гурского посадили в кандалы и отдали Подгаецкому, а крестьянина с семьей сослали в Усмань на «вечное житиё», где записали в стрельцы.
Неудачное бегство Гурского из России хорошо иллюстрирует характер русско-польских отношений и их восприятие простым народом. В обоих государствах жизнь была непростой и тесно связывалась со службой. Гурскому хотелось более вольной жизни, ему не нравилась строгость и распорядок московской службы. Показательно, что он пытался бежать к Богдану Хмельницкому, который возглавлял вольное запорожское казачество. Для русских поимка Гурского была принципиальной задачей, поскольку его рассказы о России и царской службе могли испортить репутацию русского государства в Запорожской Сечи.
В ходе колонизации степи иноземцы обычно образовывали свои слободы, подчинялись своим командирам и старались держаться отдельно от русских служилых людей. Значительное место в колонизации южных рубежей сыграли черкасы, как называли тогда запорожских казаков. Черкас на русской службе насчитывалось гораздо больше других иноземцев, и дела, связанные с конфликтами между русскими и черкасами, могли бы стать предметом отдельного исследования. Здесь сказывалась разница в менталитете вольнолюбивых запорожских казаков и привыкших к государевой службе русских. Показательно в этой связи дело об избиении ольшанского воеводы Истомы Сухитина.
27 июля 1651 года возле съезжей избы города Ольшанска было очень шумно. Здесь завязался спор между черкасом Леонтием Табачным и черкасским кабацким откупщиком Артемием Игнатьевым. Оба пришли к воеводе Истоме Сухитину «за правдой». Леонтий Табачный — типичный запорожец большого роста и силы, который с шумной компании кутил в местном кабаке, но отказывался платить, и ему казалось, что управлявший кабаком Игнатьев его обманывает. Игнатьев обвинял Табачного в оскорблении и недоплате за выпитое.
Возле съезжей избы собралось много народа: ольшанские черкасы (30 человек), караульные стрельцы (5 человек), местные жители. Воевода Истома Сухитин сам вышел на шум и, видя, что черкасы разгорячились и много выпили, распорядился арестовать откупщика и посадить в тюрьму, а запорожцам предложил разойтись. Но главный заводчик Леонтий Табачный не думал униматься, он начал ругаться с воеводой и откупщиком, наконец, не выдержав, подбежал к караульным стрельцам, побил их и накинулся на ненавистного откупщика Игнатьева, которого тоже сильно избил. Разозлившись такому «непослушанию», воевода велел стрельцам «выкинуть его из города вон». Но Табачный решил сделать обратное и выкинуть из города воеводу. Он легко справился со стрельцами, схватил воеводу за ноги и ударил о землю, а затем схватил за горло и поволок к городским воротам. Тогда жители Ольшанска накинулись на него и отбили воеводу, у которого оказалась сломана рука.
По этому делу был проведен повальный обыск, согласно нормам Соборного уложения. Нашлись свидетели, на основании показаний которых была восстановлена картина произошедшего, и Табачному грозило серьёзное наказание, но найти его не удалось [17].
Колонизация меняла облик степного пограничья, теперь здесь появлялись на службе иноземцы и черкасы. Русские упорно шли вперёд, на юг, в 40-е годы XVII века начался настоящий натиск на степь. Города Верхнего Дона сыграли важнейшую роль в этом процессе. Они служили точкой опоры России в её стремлении на Юг. Большая война 1630-х годов многому научила русских, они не хотели больше обороняться, и ясно понимали, что лучшей обороной будет наступление.
Вскоре татары осознали плоды своей непредсказуемой политики, повлекшей вместо шаткого мира войну с Россией. Но было поздно, кроме войны с Крымским ханством никаких иных отношений у русских быть не могло. Хан понимал это и не боялся войны, так как только войной жили его подданные. Она их кормила и одевала, а когда за спиной есть такой союзник, как огромная Османская империя турок, можно воевать довольно смело.
Но мог ли предположить крымский хан, что русская колонизация будет столь стремительна! За 10 лет в степи выросла целая линия укреплений, состоявшая из валов, стен, крепостей, острогов. Всё чаще крымцы совершали набеги на Великое княжество Литовское или земли Короны Польской, здесь на границах не было укреплений. Гордая польская и литовская знать не желала прятаться от татар. Войска Речи Посполитой ждали, когда татары придут на их земли, сами искали встречи с ними в открытом бою. С другой стороны, денег на возведение масштабных сооружений в Речи Посполитой, где реально правил парламент – Сейм собрать было невозможно. Такая политика приводила к тому, что огромные степные пространства Украины оставались слабо заселенными, а местное население в условиях постоянной брани становилось очень воинственным.
Единственной защитой от татарских набегов были запорожские казаки, но в государстве поляков и литовцев им отводилось последнее место. На них смотрели свысока, и отношения запорожцев с польско-литовски
Ляпин Д.А. На степном пограничье: Верхний Дон в XVI-XVII веках. — Тула: Гриф и К, 2013. — 220 с.
Источник http://vorgol.ru/istoriya-eltsa/verxnij-don-16-17-v/kolonizatsiya-stepi/
Примечания:
1. Новосельский А.А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII в. М.-Л., 1948. С. 310.
2. Далее излагается без ссылок по документам: РГАДА. Ф. 210. Д. 275. Лл. 63-70, 186, 188, 191, 231 и др.
3. РГАДА. Д. 275. Оп.1. Л. 27-28.
4. Там же. Л. 26, 28.
5. Там же. Ф. 210. Оп.1. Д. 122. Л. 1-5.
6. Там же.
7. См.: АМГ. Т. II. СПб., 1894. С. 109-110.
8. РГАДА. Д. 275. Оп. 1. Л.21.
9. Описи архива Разрядного приказа XVII в. СПб., 2001. С. 270.
10. РГАДА, ф. 210, оп. 1, д. 229, л. 2.
11. РГАДА. Д. 275. Лл. 5-22, 221. Далее без ссылок.
12. РГАДА. Ф. 210. Оп. 1. Д. 273. Л. 70, 81, 82.
13. Там же. Л. 71-79, 83.
14. Ракитин А.С. Сторожевые казаки города Данков после черкасского разорения (1618-1650-е годы). Статья. // Война и оружие. Новые исследования и материалы. Труды Третьей международной научно-практической конференции. 16-18 мая 2012 года. Ч. 3. СПб, 2012. С. 97.
15. Там же.
16. Там же. Лл. 161, 162.
17. Там же. Л. 646-657.
Статья подготовлена по материалам книги Д.А. Ляпина «На степном пограничье: Верхний Дон в XVI-XVII веках», изданной в 2013 году. В статье воспроизведены все изображения, использованные автором в его работе. Пунктуация и стиль автора сохранены.
