Продолжение II главы II части книги «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край…»
3. Мещанство
Носителем древней городской культуры в Елецком крае выступало елецкое мещанство. И. А.Бунин был высокого мнения о русском мещанстве – жителях исторических русских городов. «Он всегда говорил, что мещане очень талантливы, предприимчивы, деловиты и что на них главным образом держалось благосостояние России. Были у них и свои нерушимые законы. В этом сословии жила не только любовь к России, но и гордость ею», — писала в своих воспоминаниях В.Н.Муромцева-Бунина. [111, 46] Эта оценка перекликается с характеристикой ельчан, данной первым бытописателем Ельца купцом Иваном Уклеиным. В 1847 году он писал о ельчанах: «Присовокупляя при сем некоторые замечания о характере жителей, утешительно упомянуть здесь, что не только старики, но и молодые люди очень набожны, гостеприимны, ласковы и дружелюбны, в торговых оборотах ловки и рыскливы» [202, 61].
Вне сомнений, родная для Бунина Елецкая земля и ельчане были в творчестве писателя основой для общероссийских обобщений.
Древний Елец ко второй половине XVII века превращается в крупный торговый и ремесленный центр, эволюционирует в один из центров городской культуры южнорусского региона – того самого «Подстепья», ставшего основным местом действия, а в широком понимании — и основной темой творчества И.А.Бунина. Пик развития Ельца приходится на XIX – начало XX века. Елец в это время считался одним из красивейших русских уездных городов. Иван Уклеин писал: «В настоящее время город Елец принадлежит к малому числу уездных красивых городов. Он построен по новому плану с довольно широкими улицами… Строения в нем большею частию каменные, есть дома лучшей благовидности и отделаны по последнему вкусу архитектуры» [202,58]. В.И.Немирович-Данченко, посетивший Елец в 1885 году, подтверждает это мнение: «Город действительно оказался интересным. По наружному виду – хоть куда… вид города из женского монастыря, например, был в высшей степени красив. Массы домов и церквей, грандиозный собор, с честью занявший бы место даже в Москве, покрывали холмы, сползали в долины и снова подымались на высоту» [116, 78].
В бунинском творчестве жизнь города предстает во всех ее многообразных проявлениях. Писатель сохранил для нас живой звук города, зримый облик Ельца и ельчан, городской дух, чувства и мысли людей — все, чем жили горожане и город. На страницах бунинских произведений предстает Елец периода своего расцвета.
«Вот сентябрь, вечер. Я брожу по городу… Город ломится от своего богатства и многолюдства: он и так богат, круглый год торгует с Москвой, с Волгой, с Ригой, Ревелем, теперь же и того богаче – с утра до вечера везет в него деревня все свои урожаи, с утра до вечера идет по всему городу ссыпка хлеба, базары и площади завалены горами всяких плодов земных. То и дело встречаешь мужиков, которые спешат посередине улицы с громким говором довольных, отдыхающих людей, обделавших наконец все свои городские дела, уже дернувших по шкалику и теперь, на ходу, по дороге к своим телегам, закусывающих «подрукавничком». С оживленным говором идут по тротуару и те, что весь день обрабатывали этих мужиков, — перекупщики, с утра выходящие в город навстречу мужикам, друг у друга их перебивающие и потом разводящие за собой по базарам и лабазам: они тоже отдыхают теперь, направляются по трактирам попить чайку.
А прямая, как стрела, Долгая улица, ведущая вон из города, к острогу и монастырю, тонет в пыли и слепящем блеске солнца, заходящего как раз в конце ее пролета, и в этом пыльном золоте течет поток идущих и едущих, возвращающихся с рысистых бегов, которыми тоже знаменит город, — и сколько тут франтов из всяких писцов и приказчиков, сколько барышень, разряженных, точно райские птицы, сколько щегольских шарабанов, в которых красуются перед народом толстозадые купчики, сидя рядом со своими молодыми женами и сдерживая своих рысачков. А в соборе звонят ко всенощной, и бородатые, степенные кучера везут в тяжелых и покойных колясках, на раскормленных лошадях, старых купчих с восковыми свечами в руках, поражающих или желтой пухлостью и обилием драгоценностей, или гробовой белизной и худобой…» [27, 114-115].
«А какой пахучий был этот город! Чуть не от заставы, откуда еще смутно виден был он со всеми своими несметными церквами, блестевшими вдали в огромной низменности, уже пахло: сперва болотом с непристойным названьем, потом кожевенными заводами, потом железными крышами, нагретыми солнцем, потом площадью, где в базарные дни станом стояли съезжавшиеся на торг мужики, а там уже и не разберешь чем: всем, что только присуще старому русскому городу…» [27, 107].
«Улица наша шла через весь город. В нашей части она была пуста, безлюдна, состояла из каменных купеческих домов, казавшихся необитаемыми. Зато середина ее была очень оживлена, — тут к ней примыкал базар и находилось все, что полагается: трактиры, ряды, лучшие магазины, лучшие гостиницы, между прочим, и та, что стояла на углу Долгой, — Дворянская, недаром называвшаяся так: в ней останавливались только помещики, из окон ее подвального этажа прохожие обоняли сладкий ресторанно-кухонный чад, видели поваров в белых колпаках, в стеклянную же дверь подъезда – широкую лестницу, устланную красным сукном» [27, 119].
«Базар как бы другой город в городе. Очень пахучие ряды. В Обжорном ряду, под навесами над длинными столами и скамьями, сумрачно. В Скобяном висит на цепи над серединой прохода икона большеглазого Спаса в ржавом окладе. В Мучном по утрам всегда бегали, клевали по мостовой целой стаей голуби. Идешь в гимназию – сколько их! И все толстые, с радужными зобами – клюют и бегут, женственно, щепотко виляясь, покачиваясь, однообразно подергивая головками, будто не замечая тебя: взлетают, свистя крыльями, только тогда, когда чуть не наступишь на кого-нибудь из них. А ночью тут быстро и озабоченно носились крупные темные крысы, гадкие и страшные» [27, 355].
«Ярмарка, раскинувшаяся по выгону на целую версту, была, как всегда, шумна, бестолкова. Стоял нестройный гомон, ржание лошадей, трели детских свистулек, марши и польки, гремящих на каруселях оркестрантов. Говорливая толпа мужиков и баб валом валила с утра до вечеру по пыльным, унавоженным переулкам между телегами и палатками, лошадьми и коровами, балаганами и съестными, откуда несло вонючим чадом сальных жаровен. Как всегда была пропасть барышников, придававших страшный азарт всем спорам и сделкам; бесконечными вереницами с гнусавыми напевами тянулись слепые и убогие, нищие и калеки, на костылях и в тележках… Покупателей у Тихона Ильича было много. Подходили сизые цыгане, рыжие польские евреи в парусиновых балахонах и сбитых сапогах, загорелые мелкопоместные дворяне в поддевках и картузах; подходил красавец гусар князь Бахтин с женой в английском костюме, дряхлый севастопольский герой Хвостов… в длинном мундире и обвислых штанах, в сапогах с широкими носками и в большом картузе с желтым околышем… Звали знакомые «пивком освежиться» — и он шел. Орал квасник:
— Вот квасок, попыривает в носок! По копейке бокал, самый главный лимонад! …
— Во-от мороженое! – тенором кричал лысый потный мороженщик, брюхатый старик в красной рубахе.
… Пыльный, истолченный ногами, колесами и копытами, засоренный и унавоженный выгон уже пустел, — ярмарка разъезжалась» [28, 399-440].
В.Н.Муромцева-Бунина писала о первой поездке будущего писателя в Елец, о его первых впечатлениях от города: «Елец вкусно пахнул яблоками. Базар был завален арбузами, дынями, всякими фруктами и овощами. Город тогда жил широкой торговой жизнью, особенно ссыпкой зерна» [111, 45].
К концу XIX века в Ельце проживало по данным первой всероссийской переписи 1897 года 46956 человек. Самым многочисленным сословием города были мещане, составляющие по переписи 1897 года 40% населения. Это сословие коренных горожан было утверждено Городовым положением 1785 года из посадских людей. Оно объединяло ремесленников, мастеровых, мелкий торговый люд города. Мещане, будучи основными плательщиками налогов и податей, составляли вместе с купцами категорию так называемых «правильных городских обывателей».
В это время в Ельце действует целый ряд довольно крупных для уездного города капиталистических предприятий, принадлежащих известным елецким купеческим фамилиям: Жаворонковым, Заусайловым, Криворотовым, Парамоновым, Ростовцевым, Талдыкиным, Черникиным.
В городе активно развиваются промыслы, ремесла и особенно торговля. Главнейшей статьей елецкой экономики являлась торговля хлебом, делавшая город известным даже за пределами России. В хлебной торговле были задействованы как купечество, так и мещанство.
Распространенным занятием среди женского населения города было кружевоплетение – изготовление знаменитого елецкого кружева.
Торговля, как важная составляющая традиционного уклада жизни Ельца и основное занятие многих жителей города, занимает значительное место во многих бунинских произведениях, посвященных елецкой тематике. Торговля, естественно, не являясь самостоятельной темой, является главным занятием многих бунинских персонажей: Ростовцева, Балавина («Жизнь Арсеньева»), братьев Тихона и Кузьмы Красовых («Деревня») и менее значительных персонажей бунинской прозы – купцов, мещан. Реалистически точно Бунин передает особенности быта, характера, мировоззрения этих людей.
Иван Алексеевич детально описывает внешность, одежду, поведение, традиционные занятия ельчан, главным из которых являлась торговля. Весьма характерно то, что описание внешности некоторых персонажей очень схоже. Так, внешне похожи друг на друга Ростовцев и Тихон Красов.
«Годам к сорока борода Тихона уже кое-где серебрилась. Но красив, высок, строен был он по-прежнему; лицом строг, смугл, чуть-чуть ряб, в плечах широк и сух …» [28, 433-434]. (Красов)
«Это был высокий, стройный человек с правильными чертами смуглого лица и сухой черной бородой, кое-где тронутой серебристыми волосами …» [27, 108]. (Ростовцев)
Это может объясняться тем, что Бунин весьма точно отображает устойчивый антропологический тип, издавна распространенный в бассейне реки Быстрая Сосна, в Елецком крае. А данный тип в свою очередь принадлежит к так называемому северо-понтийскому антропологическому типу. Этот тип характерен для Левобережья Днепра и некоторых южнорусских областей, в том числе, и Орловской. Отличительные черты этого типа: резкая профилировка лица, темный цвет волос и глаз, средний или высокий рост.
Не менее точно, с этнографической наблюдательностью описана традиционная пища и утварь елецкого мещанина: «Первый мой ужин у Ростовцевых тоже крепко запомнился мне … Подавали сперва похлебку, потом, на деревянном круге, серые шершавые рубцы, … к рубцам – соленый арбуз, а под конец гречишный крупень с молоком» [27, 109]. Здесь отражены такие пищевые пристрастия ельчан, как любовь к требухе. Не случайно у ельчан было прозвище «сычужники».
Иван Алексеевич не дает сусальной, открыточной картинки Ельца. Знающий русскую жизнь изнутри, он не обходит социальных проблем современного ему общества, резко обозначает их: «Господи боже, что за край! Чернозем на полтора аршина, да какой! А пяти лет не проходит без голода. Город на всю Россию славен хлебной торговлей,- ест же этот хлеб досыта сто человек во всем городе. А ярмарка? Нищих, дурачков, слепых и калек,- да все таких, что смотреть страшно и тошно,- прямо полк целый!» [28, 440].
Тем не менее, следует еще раз подчеркнуть, что Иван Алексеевич очень высоко оценивал русского мещанина: его предприимчивость, деловитость, патриотизм, верность русским традициям, высокие интеллектуальные и душевные качества. Именно таким человеком предстает перед читателями мещанин Ростовцев из «Жизни Арсеньева»: «По роду своих занятий он был «кулак», но кулаком себя, понятно, не считал, да и не должен был считать: справедливо называл он себя просто торговым человеком, будучи не чета не только прочим кулакам, но и вообще очень многим нашим горожанам» [27, 108]. Ростовцев занимался тем, что скупал и перепродавал хлеб, скотину, часто бывал в разъездах. Для него характерно сочетание деловитости, предприимчивости, развитого чувства хозяина и в то же время эмоциональной развитости, широты кругозора, чувство поэзии и красоты. Характерной чертой мировоззрения Ростовцева является и патриотизм, чувство национального достоинства, своеобразная национальная идея: «Мы люди простые, русские, едим пряники неписаные, у нас разносолов нету… И мне показалось, что последние слова он произнес почти надменно, особенно полновесно и внушительно,- и тут впервые пахнуло на меня тем, чем я так крепко надышался в городе впоследствии: гордостью… Гордость в словах Ростовцева звучала вообще весьма нередко. Гордость чем? Тем, конечно, что мы, Ростовцевы, русские, подлинно русские, что мы живем той совсем особой, простой, с виду скромной жизнью, которая и есть настоящая русская жизнь и лучше которой нет и не может быть, ибо ведь скромна-то она только с виду, а на деле обильна, как нигде, есть законное порожденье исконного духа России, а Россия богаче, сильней, праведней и славней всех стран в мире» [27, 110]. Весьма характерен эпизод, в котором Ростовцев слушает стихи, читаемые его квартирантами-гимназистами: «Он, случалось, заходил к нам, своим нахлебникам, и порой вдруг спрашивал, чуть усмехаясь: — А стихи вам нынче задавали? … И я смущенно начинал: «Приди ты, немощный, приди ты, радостный, звонят ко всенощной, к молитве благостной…» Он слушал, прикрывая глаза. Потом я читал Никитина… И когда я доходил до гордого и радостного конца, до разрешенья этого описания: «Это ты, моя Русь державная, моя родина православная!» — Ростовцев сжимал челюсть и бледнел. – Да, вот это стихи! – говорил он, открывая глаза, стараясь быть спокойным, поднимаясь и уходя.- Вот это надо покрепче учить! И ведь кто писал-то? Наш брат мещанин, земляк наш!» [27, 111-112]. Широта культурного кругозора, чувство красоты слова, инстинкт творчества, о присутствии которых свидетельствуют эти слова, характерны и для других бунинских персонажей – елецких мещан. Богатый скупщик хлеба, один из персонажей «Жизни Арсеньева» – Балавин неожиданно раскрывается как человек, тонко чувствующий поэзию, литературу. «Балавин принял меня сперва сухо, с той беспричинной неприязнью, которая часто встречается среди русских торговых людей… Он закурил и опять как-то вскользь спросил:
-Это вы пишите стихи?
Я взглянул на него с чрезвычайным изумлением.
-Не удивляйтесь, что я и такими делами интересуюсь, — сказал он с усмешкой. – Я ведь, с позволения сказать, тоже поэт. Даже когда-то книжку выпустил. Теперь, понятно, лиру оставил в покое,- не до нее, да и таланту оказалось мало, — пишу только корреспонденции, как, может быть, слыхали, но интересоваться литературой продолжаю, выписываю много газет и журналов…» [27, 184].
Поэтом самоучкой, философом, «анархистом» оказывается и герой повести «Деревня», родившийся в одной из древних елецких слобод – Черной слободе, Кузьма Красов. Ведя тяжелую трудовую жизнь мелкого торговца, «долго работая конторщиком», Кузьма с детства интересовался литературой, поэзией, политикой, размышлял о жизни страны и народа. На свои деньги издал книгу своих стихов. Брат Кузьмы Тихон узнал «…от знакомого в городе, что Кузьма долго служил конторщиком у помещика Касаткина и, что всего удивительнее,- стал «автором». Да, напечатали будто бы целую книжку его стихов и на обороте обозначили: «Склад у автора». … И опять Тихона Ильича взволновало, что брат его – автор, что на этой мраморно-серой обложке напечатано: «Стихотворения К.И.Красова» [28, 452]. Кузьма Ильич не идеализировал себя, свои стихи, прекрасно осознавая недостаток собственной образованности. «Вот! – сказал он.- Уступаю твоей просьбе да своей слабости. Книжонка плохая, стихи необдуманные…» [28, 455]. Тем не менее, чувства в душе Кузьмы Красова были высокие и отношение к поэзии трепетное: «И, опустив голову, надев пенсне, далеко отставив от себя книжку и строго глядя на нее сквозь стекла. Кузьма стал читать то, что обычно читают самоучки: подражания Кольцову, Никитину, жалобы на судьбу и нужду, вызовы заходящей туче-непогоде. Но на худых скулах выступали розовые пятна, голос порою дрожал. Блестели глаза и у Тихона Ильича. Не важно было, хороши или дурны стихи,- важно то, что сочинил их его родной брат, простой человек, от которого пахло махоркой и старыми сапогами…» [28, 455]. «А родитель Красовых был мелким шибаем. Ездил по уезду, жил одно время в родной Дурновке, завел было там лавочку, но прогорел… Послужив по лавкам, торгашили и сыновья его, Тихон и Кузьма. Тянутся, бывало, в телеге с рундуком посередке и заунывно орут:
— Ба-абы, това-ару! Ба-абы, това-ару!
Товар – зеркальца, мыльца, перстни, нитки, платки, иголки, крендели – в рундуке. А в телеге все, что добыто в обмен на товар: дохлые кошки, яйца, холсты, тряпки…» [28, 433].
Здесь можно заметить, что еще в 60-е годы XX века по улицам Ельца ездили такие телеги, правда принадлежали они уже не частным лицам, а организации под названием «Вторсырье», и «дохлых кошек» сборщикам не сдавали, а в остальном описанная Буниным картина являлась жителям Ельца еще много десятков лет. Фамилия же «Красовы» очень распространена в городе и округе до нашего времени.
О Ельце восьмидесятых годов XIX века оставил колоритные заметки В.И. Немирович-Данченко. Писатель, публицист, путешественник — Василий Иванович Немирович-Данченко — автор многочисленных художественно-этнографических произведений. Он был также известным военным корреспондентом, принимал участие в русско-турецкой войне 1877-1878 годов, русско-японской войне, оставил воспоминания о Михаиле Дмитриевиче Скобелеве, с которым его связывала личная дружба и братство по оружию. В ряду многочисленных путешествий по Европе и экзотическим регионам России, Елец для него оказался «местом в высшей степени интересным».
В своих заметках В.И.Немирович-Данченко значительное место уделил торговле, торговому быту и торговым людям Ельца, дав им своеобразную характеристику, и даже систематизировал их «типы». Характеристика елецких мещан, торговых людей, во многом созвучна с бунинской. Немирович-Данченко называет этот тип очень оригинальным явлением. Еще в Москве он познакомился с корреспонденциями из Ельца и заинтересовался их автором. Им был Иван Андреевич Иванющенков — старший биржевой маклер, контора которого размещалась при Бирже на Торговой улице. Василий Иванович писал: «Тем не менее, я постарался отыскать «корреспондента» и не раскаялся. Таким оказался елецкий мещанин, сам образовавший себя человек, знающий всю подноготную своего города и своего района. … Сам он торгует тут же. Обороты маленькие, но дают ему средства кормиться и воспитывать в гимназии детей.
Я поехал к нему: просторный двор, весь заставленный телегами, лавка, деревянный домик. Вся обстановка торговца средней руки. … На другой день мне случилось и лично его увидать: бойкий литературный язык, не лишенный остроумия, и ни капли той приниженности, которую вы заметите в других провинциальных корреспондентах» [116, 101]. И в этом описании виден все тот же «бунинский тип» елецкого мещанина, живущего далеко не «мещанскими, обывательскими» интересами, не только коммерцией, торговлей, прибылью, но и богатой внутренней интеллектуальной и духовной жизнью.
Мещанин Ростовцев склонен был поэтизировать даже свои торговые занятия, торговый быт и отношения, как традицию и память предков, идущую из глубины веков, из русской старины: «Это был… человек… на все имевший и для себя и для других твердые правила, какой-то «не нами, глупцами, а нашими отцами и дедами» раз навсегда выработанный устав благопристойной жизни, как домашней, так и общественной» [27, 108]. Даже его рассказы об обычных торговых, финансовых отношениях звучат как своеобразные былины, исторические предания: «Что нам векселя! Не русское это дело. Вот в старину их и в помине не было, записывал торговый человек, кто сколько ему должен вот вроде этого, простым мелом на притолке. Пропустил должник срок в первый раз, торговый человек вежливо напоминал ему о том. Пропустил другой – остерегал: ой, мол, смотри, не забудь и в третий раз, а то возьму да и сотру свою пометку. Тебе, мол, тогда дюже стыдно будет!» [27, 110-111].
Уважение к старине и обычаям «отцов и дедов» имеет глубокие корни в традиционном мироощущении русского человека. Восприятие времени в современном и традиционном обществе различно. Для современного человека характерно устремление в будущее и острая заинтересованность настоящим. Человек с «традиционным» сознанием, конечно же, не был равнодушен к своему настоящему и будущему, но эталоном жизни, своеобразным «идеальным» пространством во времени было для него прошлое, он строил свою жизнь, прежде всего, основываясь на опыте предшествующих поколений, опыте и традициях предков, «отцов и дедов». Быт, освященный этим опытом, как бы сакрализировался. Таков отчасти и быт семьи Ростовцева, да и многих других елецких мещан: «Но даже и тогда, когда он отсутствовал, в его доме, в его семье … неизменно царило то, что было установлено его суровым и благородным духом: безмолвие, порядок, деловитость, предопределенность в каждом действии, в каждом слове …» [27, 108-109].
Мироощущение книжного Ростовцева во многом обусловлено мироощущением самого Бунина, для взглядов которого и для творчества которого была характерна так называемая метафизика рода, повышенное и трепетное внимание ко времени «отцов и дедов», которое оказывает незримое, но всегда ощущаемое воздействие на настоящее.
Люди, подобные Ростовцеву, Кузьме Красову, Балавину, конечно же, не являются большинством, но, тем не менее, именно они определяют основной тип коренного елецкого характера. Деловая хватка, торговый талант, стремление к выгоде соединяются с природным эстетическим чувством, поэтическим мироощущением, с приверженностью традиционной культуре.
Начиная со времен домонгольской Руси, горожанин, торговый человек, являлся представителем самой мобильной и активной части русского общества. В силу социально-политических, культурных особенностей развития Руси торговый, посадский человек всегда находился в авангарде русского общества, часто определяя пути его дальнейшего развития.
Такая тенденция сохранялась на всем протяжении русской истории от купца Садко до мещанина Ростовцева. Притом, что один из них персонаж эпический, а другой литературный – оба имели реальные прототипы. И.А.Бунин в своем творчестве дал развернутую панораму жизни уездного города, благополучие и динамичное развитие которого базировалось на торговле, находилось в крепких руках торговых людей.
В творчестве Ивана Алексеевича Бунина жизнь елецких мещан, торговых людей представлена от мельчайших подробностей их дела, быта, окружения, даже мимики и пластики; до их мироощущения и менталитета.
Жизнь Ельца и Елецкого уезда явились для писателя «натурой», бесценным опытом для художественного, исторического и философского обобщения.
От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина: монография. — Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2012. — 238 c.
Постоянная ссылка: http://vorgol.ru/istoriya-eltsa/ot-podstepya-do-pomorya/meshhanstvo/
Примечания:
27. Бунин, И.А. Жизнь Арсеньева. Рассказы и повести [Текст] / И.А. Бунин. М., 1996.
28. Бунин, И.А. Стихотворения. Антоновские яблоки. Рассказы и повести [Текст] / И.А. Бунин. М., 1996.
29. Бунин, И.А. Господин из Сан-Франциско. Рассказы и повести [Текст] / И.А. Бунин. М., 1996.
64. Ирландский эпос [Текст]. М., 1973.
111. Муромцева-Бунина, В.Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. [Текст] / В.Н. Муромцева-Бунина. М., 2007.
145. Пришвин, М.М. Собрание сочинений [Текст]: в 6 тт. / М.М. Пришвин. М., 1956.
190. Стахович, М.А. История, этнография и статистика Елецкого уезда [Текст] / М.А. Стахович // Стаховичи. Елецкие корни. Елец, 1996.
210. Фроянов, И.Я. Былинная история [Текст] / И.Я. Фроянов, Ю.И. Юдин. СПб., 1997.
Статья подготовлена по материалам монографии А.А. Пискулина «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина», изданной в 2012 году. Статья полностью повторяет стиль и пунктуацию автора.