Продолжение III главы II части книги «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край…»
2. Народные праздники
Глубинные архаичные пласты русской традиционной духовной культуры сохранялись к XIX – началу XX века в праздничной обрядности русского народа.
Жизнь русских людей проходила в соответствии с народным календарем. Он организовывал всю хозяйственную и бытовую деятельность народа, определял чередование будней и праздников, представлял собой систему членения, счета и регламентации годового времени. В его основе лежал церковный календарь – святцы. Святцы определяли время христианских праздников, постов и мясоедов. Однако, содержание, интерпретация народного календаря, сопровождающие праздники обряды, различные предписания и запреты, приметы и поверья были обусловлены как христианской традицией, так и представлениями, характерными для славянского язычества.
Наступление нового года в народной традиции связывалось, главным образом, с весенним пробуждением природы или с зимним солнцеворотом. Год делился на 4 сезона: зиму, весну, лето, осень. Зиму встречали либо в Рождественский пост, либо в отдельные даты октября, ноября и декабря: Покров (14 октября), Введение (4 декабря). Ее окончание не имело точной датировки и смыкалось с весной, приходившейся в разных регионах на разное время: на Сретенье (15 февраля) или на Благовещенье (7 апреля). Границы лета в народном календаре тоже не имели точной датировки, но обычно его начало совпадало с Троицей, а конец между Ильиным днем (2 августа) и Успением Богородицы (28 августа). Середина летнего и зимнего периодов отмечалась двумя большими праздниками – Ивановым днем (7 июля) и Рождеством Христовым (7 января). Весна и осень воспринималиськак переходное время – межсезонье. [225, 7-9]
Праздничный календарь был не только хронологией, не только счетом времени, он являлся основой, на которую нанизывался весь строй жизни человека традиционной культуры, его мировоззрение и мироощущение.
И.А.Бунин, родившийся в самом сердце русского мира, так же, как и люди его окружавшие, (а потом и герои его произведений) жил в пространстве традиционной русской культуры и в рамках русского народного календаря. Традиционная русская праздничная культура инародный календарь определяют многие события в жизни героев бунинских произведений, регламентируют бытовые традиции, несут в себе психологическую нагрузку, определяют этнографические подробности, влияют на душевное состояние героев, часто окрашивая весь рассказ в определенный эмоциональный фон. Это касается как крестьян, так и дворян, мещан, чиновников.
Большинство событий в произведениях Бунина деревенской тематики происходят «на Троицу» или «Рождество», а не «летом» или «зимой»; «на Благовещенье» или «на Покров», а не «весной» и «осенью». В рассказе «Жертва» «Под Ильин день плотники отпросились ко двору» [29 ,206], там же «Семен Новиков, живший с братом своим, сухоруким Никоном, Петровками горел» [29, 206]. Рассказ «Учитель» начинается так: «Накануне Сочельника учитель земской школы в Можаровке, Николай Нилыч Турбин, занимался очень неохотно» [28, 191]. «В Сочельник он пошел в село» — рассказ «Ермил» [29, 194]. «Завтра Рождество, большой веселый праздник…» — так начинается рассказ «В поле» [28, 225]. Герой рассказа «Таня» обещает: «К Рождеству непременно приеду!» [27, 410]. «Мне на Крещенье уж шестнадцатый пошел» — читаем в рассказе «Степа» [27, 345]. «На Покров, престольный праздник в Суходоле, Петр Петрович назвал гостей – и очень волновался…» [29, 27]. «Вечером на Успенье гимназист был налит сном еще за ужином» — в рассказе «Ночной разговор» [29, 99]. В рассказе «Веселый двор» с праздниками связаны и этнографические подробности: «Дождь прошел, вечернее небо очистилось, избы темны: до Ильина дня не вздувают огня летом, ужинают перед избами, на камнях, в полусвете зари» [29, 142]. «Не вздували огня с Благовещенья». Об этом мы узнаем из рассказа «Эпитафия» [28 ,320].
Далее рассматривается годовой цикл русских календарных праздников, нашедших свое отражение в прозе И.А.Бунина. Даты праздников даются по новому стилю.
Рождество. Святки.
Святками (Святыми вечерами) в народном праздничном календаре назывался период от Рождества Христова (7 января) до Крещения Господня (19 января). Это был период времени, приуроченный к зимнему солнцевороту. Святки длились 12 дней (по числу месяцев года). Они являлись одним из важнейших годовых праздничных циклов, так как открывали народный солнечный год. Их обрядовое содержание было связано как с христианской традицией, так и с важнейшими составляющими дохристианских традиционных верований: солярным культом и культом предков.
Солярный культ нашел свое отражение в обрядах и представлениях, связанных с зимним солнцеворотом – пробуждением солнца после зимнего сна, возрождением его силы, поворотом солнца к лету.
Культ предков – один из важнейших в славянском язычестве. Предки воспринимались как очень сильные магические существа, от которыхзависело многое в жизни их потомков: хороший урожай, хорошая погода, семейное и общественное благополучие, здоровье людей и домашнего скота. Благожелательно настроенных предков называли «родителями», их поддержкой старались заручиться, устраивая поминальные трапезы в период крупных календарных праздников. Культ предков органично вошел в русскую обрядовую культуру, в значительной мере сохранившись и к XIX – началу XX века. В Святочной обрядности он проявляется очень заметно. Так, обычай зажигания костров из соломы в Рождественский сочельник, распространенный в южнорусском регионе, в том числе и на территории бывшего Елецкого уезда, назывался «греть родителей». Костры зажигались около каждого дома, чтобы«погреть родителей»,якобы приходивших к своим потомкам. И.А.Бунин сохранил свои детские воспоминания об этом обряде: «… в снежные глухие сумерки под Рождество горят в деревне, на снегу, возле изб костры. Спросил бабу на пороге: зачем это?
— А затем, барчук, чтобы покойники погрелись.
— Да ведь они на кладбище.
— Мало ли что! все ночью, каждый к своей избе, придут погреться. Им под Рождество это всегда дозволяется» [33, 188].
Для святочной традиции характерны представления о том, что «родители» принимают участие в главных святочных трапезах, проходивших поздно вечером в канун Рождества (7 января), Васильева дня (14 января) и Крещения (19 января).
Святочные развлечения – гадание, колядование, ряжение в значительной мере так же восходят к культу предков. Ряженые, первоначально, в древности, изображали предков, явившихся на святки в мир людей. Не случайно, что и в XIX – начале XX века среди персонажей ряженых часто встречались«представители потустороннего мира»: рядились покойником, смертью и т.д. Впоследствии, под влиянием христианской проповеди, духи предков были переосмыслены как «бесы, нечисть». Их-то и изображали ряженые, поэтому ряжение в русской праздничной культуре считалось делом греховным и опасным, а маски – нечистыми и вредоносными. Все участники ряжения обязательно должны были очиститься после него, искупавшись в Крещение в «Иордани» — освященной проруби.
Гадание, по представлению людей традиционной культуры, также происходило при активном участии «нечистой силы», к которой, как мы помним, были причислены и духи предков под влиянием христианской проповеди.
Характерной чертой Святок было безудержное, разгульное веселье, традицией в этот период разрешалось то, что было в остальное время года строго запрещено, например, мелкое хулиганство, воровство.
Такое содержание Святок было обусловлено тем, что народ воспринимал их как переходный период времени, даже как своего рода безвременье. Старый год ушел, новый еще не наступил, нет привычного состояния времени и пространства, границы между мирами – миром людей и миром потусторонним оказываются размытыми, легко преодолимыми. Нечисть, духи предков и люди оказываютсякак бы в одном пространстве, перемешиваются друг с другом, так что подчас невозможно узнать, ряженый ли это или на самом деле «нечистый, бес». Мир оказывается как бы вывернутым на изнанку, временно погруженным в хаос. Этим обусловливалось особенное святочное настроение – смесь страха и безудержного веселья.
Конечно же, со временем наиболее архаичные черты святочной обрядности постепенно нивелировались и к концу XIX века Святки стали восприниматься как время для веселья, шуток и общения. А ряжение и гадание остались, в основном, как элементы традиции и развлечения.
Завершались Святки на праздник Крещения Господня (19 января). Для Крещения характерны, главным образом, очистительные обряды. Крещенское водосвятие осмыслялось в традиционной культуре как очищение вод от нечисти, оказавшейся в мире в Святки. По поверьям, вся вода в Крещение обладала очистительной силой. Очистительную функцию осуществлял также обряд рисования крестов на дверяхдомов и хозяйственных построек.
Рассказ И.А.Бунина «Ермил» во многом отразил содержание Святок, их народное восприятие, святочную обрядность: «…а тут идут праздники, Святки. Это время жуткое для человека, живущего в лесу, в поле. Что же будет чувствовать он в одиночестве, когда придет оно: одни волчьи свадьбы чего стоят! А ведь и помимо того не бог весть как просты вечера и ночи на Святках. И лихие люди пользуются этими ночами. Удавили же когда-то мужики лесника в Дехтярном, чтобы натопить из покойника каких-то свечей колдовских…» [29, 190]. Во-первых, Бунин точно отражает народное восприятие Святок как двойственного времени, опасного. Во-вторых, не случайно упоминание магических, колдовских действий и преступления. Все это укладывается в контекст восприятия святочного времени. Здесь же мы видим классический пример такого явления народной жизни, как «двоеверие» — сохранение языческих представлений о нечистой силе и веры в неенаряду с верой в Бога и исполнением православных обрядов: «Он…становился на молитву…привычно шептал что-то и в определенные моменты с размаху кланялся ей. Но думы его были не возле бога. Не о нем думал он и после молитвы, сев за работу. Он всю жизнь полагал, что верит в бога, но только полагал. Темная сила – другое дело: в нее он верил, чувствовал ее крепко. Сколько ее не только в мире, но и в человеке!» [29, 191]. Закономерно появление таких чувств именно в Святки – время хаоса в мире и смятения в душе человека, несмотря на праздничное веселье: «А у вас тут хорошо в селе…вам жисть. Не то, что мне, в лесу, в глухомани. Вам Святки идут, веселье, пированье, а мне – жуть…». Слова Ермила подтверждают характерное святочное сочетание веселья и разгула с жутью и страхом. Очень характерно и его восприятие пространства: в сакральной картине мира, восходящей еще к славянскому язычеству, деревня является местом безопасным. Деревенская околица четко разграничивает мир: за околицей начинается мир природный, хаотический, опасный, который народное сознание и населяет нечистью.
Вполне согласуется с народными представлениями о Святках и явление Ермилу его отца, предупреждающего об опасности: «На лавке сидел бледно-зеленый, сквозной старик, в длинной рубахе, с гробовым венчиком на лбу – покойник батюшка… Покойник, улыбаясь, поднял слабую руку и легонько перекрестил его…» [29, 198]. Как говорилось выше, культ предков являлся важной составляющей сакрального содержания Святок. И Бунин предельно точно описывает (знает, чувствует) эту сакральную сторону народной праздничной культуры. Ночь накануне Рождества – время, когда умершие предки- «родители» являются, якобы, в этот мир, чтобы разделить обрядовую трапезу со своими потомками. Одна из функций предков – защита потомков, а отец, явившийся Ермилу в Рождественскую ночь, как раз и предупреждает его об опасности: «Спи, господь с тобой. Злых людей бойся» [29, 198].
Очень важной этнографической деталью, воспроизведенной Буниным с предельной точностью, является на первый взгляд не бросающаяся в глаза подробность: сапожник Махор приходит к Ермилу в облике классического ряженого «с нарисованными углем усами, в вывернутом тулупе» [29, 198]. Ряженые изображают нечистых, выходцев с того света, для этого лицо мажется углем или сажей, и обязательно выворачивается наизнанку тулуп, как бы символизируявывернутый наизнанку святочный мир. Таким образом, мы видим, что даже незначительные, казалось бы, детали — у Бунина несут в себе максимум предельно точной и полной этнографической информации.
Святки и Рождество часто являются временем действия в прозе Бунина. Это рассказы «В поле», «Учитель», «Ермил», «Таня», «Муза», «Вести с родины», роман «Жизнь Арсеньева».
«Святки прошли весело. Отец пил, и каждый день, с утра до вечера шло у нас разливанное море, дом был полон гостей… Мать была счастлива: высшей ее радостью всегда было то время, когда вся наша семья была в сборе, когда приезжал на каникулы брат Георгий, а он на Святки приехал. Как вдруг, среди всего этого веселого безобразия, захворала Надя… Весь дом был угнетен, подавлен, и все-таки никто не чаял, что этот гнет так внезапно разрешится в некий поздний вечер криком няньки, вдруг распахнувшей дверь в столовую с дикой вестью, что Надя кончается» [27, 93]. «А ночью, когда улеглось сумасшедшее смятенье, на время охватившее после того весь дом, я видел: в зале на столе, в лампадном могильном свете, лежала недвижимая нарядная кукла с ничего не выражающим бескровным личиком и неплотно закрытыми черными ресницами… Более волшебной ночи не было во всей моей жизни» [27, 93].
В этом отрывке из «Жизни Арсеньева» содержится почти весь спектр святочных ощущений: от веселья этого мира, от смятения при соприкосновении с миром потусторонним, с миром смерти, до чувства мистики, волшебства всего происходящего. Здесь же необходимо отметить два характерных выражения: одно из них очень точно отражает этнографическую специфику Святок – «веселое безобразие»; другое — специфику типичной речи Ельца и Елецкого уезда – «разливанное море».
Великий пост.
Посты представляют собой часть церковной культуры, вошедшей в народный быт вместе с принятием христианства. Они играли важнейшую роль в регламентации жизни русского человека. Необходимость постов вытекала из христианских представлений о природе человека, о соединении в нем двух начал: плотского и духовного. Пост – это время строгого воздержания, усиленной молитвы и покаяния, духовного совершенствования человека. Важнейшим из постов являлся Великий пост. Он приходится на весеннее время года, длится семь недель и заканчивается ко дню Пасхи. В народной культуре Великий пост был довольно важным этапом в году. К Великому посту относились очень ответственно, постились практически все слои общества (кроме небольшой его части). Основным содержанием этого времени была вера, христианское мироощущение и существование в церковном пространстве.
В то же время в народной традициина этот период приходились и обряды, связанные со встречей весны, с пробуждением природы, восходящие еще к язычеству.
Естественно, что время Великого поста нашло свое отражение в прозе Бунина: «А потом начинался Великий пост – целых шесть недель отказа от жизни, от всех ее радостей. А там – Страстная неделя…» [27, 77]. В романе «Жизнь Арсеньева» описываются некоторые этапы поста и подготовки к нему, в частности вечер Прощеного воскресенья: «У нас в доме, поздним вечером, все вдруг делались тогда кроткими, смиренно кланялись друг другу, прося друг у друга прощенья; все как бы разлучались друг с другом…» [27, 77]. Здесь очень тонко подмечено эмоциональное состояние, которое испытывал каждый человек русской культуры накануне Великого поста. Завершающая Великий пост Страстная неделя является самым эмоционально напряженным моментом поста, и ее настроение и обрядовая сторона передаются также очень подробно: «На Страстной, среди предпраздничных хлопот, все тоже грустили, сугубо постились, говели – даже отец тщетно старался грустить и говеть,- и я уже знал, что в пятницу поставят пред алтарем в Рождественской церкви то, что называется плащаницей…» [27, 77].
Пасха.
Главный праздник православного календаря. В народной традиции Пасха отмечалась как праздник обновления и возрождения жизни. В народном восприятии этого праздника органично соединялись христианская идея Воскресения и дохристианские представления о весеннем пробуждении природы, о гибели старого и начале нового времени. Каждый человек должен был встретить Пасху обновленным духовно и физически, подготовленным к ней в ходе Великого поста. Перед Пасхой считалось необходимым навести порядок в доме и на улице: вымыть полы, стены, потолок, побелить печи, обновить киот, убрать мусор, оставшийся после зимы. Кроме того, полагалось приготовить новую чистую одежду и вымыться. Пик очистительных обрядов и действий приходился на Чистый четверг Страстной недели. В Пасху человек должен был отбросить все дурные, нечистые мысли, забыть зло и обиды, не грешить.
Описание Великого поста и Страстной недели у Бунина плавно переходит в описание Пасхи, содержащее характерные для местной традиции обрядовые и бытовые подробности и точную эмоциональную характеристику праздника: «К вечеру Великой субботы дом наш светился предельной чистотой, как внутренней, так и внешней, благостной и счастливой, тихо ждущей в своем благообразии великого Христова праздника. И вот праздник наконец наступал,- ночью с субботы на воскресенье в мире совершался некий дивный перелом, Христос побеждал смерть и торжествовал над нею» [27, 77]. Художественное, эмоциональное описание праздника в романе несет гораздо больше информациифактической и этнографической по сравнению со многими научными, сугубо этнографическими описаниями.
В Пасхальную неделю существовала традиция проводить обходы селений церковным причтом. Крестный ход возглавляли «богоносцы», (крестьяне, которые несли иконы и хоругви). Пасхальные молебны, по народным представлениям, должны были способствовать благополучию семьи и хозяйства. Поэтому по ходу молебна проводилось множество дополнительных обрядовых действий, связанных в частности с народной аграрной магией. Возле стола, предназначенного для молебна, возле хоругвей, креста ставили кадушки с семенами ржи, овса, пшеницы, гороха, чтобы они приобрели хорошую всхожесть. У Бунина в описании Пасхи мы встречаем описание и крестного хода, и подобного обряда: «Вечером в тихих и розовых весенних полях слышалось отдаленное, но все приближавшееся и все повторявшееся с радостной настойчивостью: «Христос воскресе из мертвых» — и через некоторое время показывались «христоносцы», молодые мужики без шапок и в белых подпоясках, высоко несшие огромный крест, и девки в белых платках,- эти несли в чистых полотенцах церковные иконы. Все шли с торжествующим пением, входили во двор и, дойдя до крыльца, радостно и взволнованно, с сознаньем честь честью завершенного дела, замолкали, затем братски, как равные с равными, целовались со всеми нами… осторожно вносили крест и иконы в дом, в зал, где… мерцала в главном углу лампадка, и ставили иконы на сдвинутые под лампадку столы, на новые красивые скатерти, а крест в меру с рожью» [27, 77-78]. Необходимость такой полной цитаты объясняется тем, что почти каждая деталь здесь сакрально значима. Белый цвет одежды – цвет обрядовый, связанный в народном представлении с потусторонним, другим миром. Полотенца, в которых несут иконы, — необходимый атрибут многих обрядов, они воспринимаются в сакральном плане как мост, путь, дорога, связующая два мира – потусторонний и реальный. Бунин очень чутко, как художник, чувствует сакральное пространство, в котором живут его герои. Возможно, Бунин не знал о том, что, согласно древним славянским представлениям, оно очень четко организовывалось: мир менялся, становился более опасным по мере удаления от дома, как центра мира человеческого. Наиболее безопасным, чистым являлся дом: здесь живет человек, семья, род, домашние духи-покровители. Следующая часть пространства – двор. Он принадлежит дому, усадьбе, но уже не так защищен. Следующей по мере удаленности является деревня, поселение. Оно ограждается околицей, которая также имеет сакральную функцию – разграничивает человеческое пространство и природный, хаотический мир, населенный множеством духов, а значит – опасный. В современном русском быту до сих пор сохраняются представления о том, что через порог нельзя здороваться, передавать пищу, предметы или деньги. Это связано с рудиментами представлений о пороге, как сакральной границе дома. В сакральном плане пространство за порогом – это уже тот самый опасный, чужой мир, мир духов. Поэтому «христоносцы» у Бунина проходят все части сакрального пространства: от удаленных — к центру усадьбы, дома и зала. Не случайно Бунин подробно описывает, как они входят во двор, проходят его, подходят к крыльцу и целуются с обитателями усадьбы. Последнее действие помимо пасхального содержания (христосование) может расцениваться в сакральном плане и как позиционирование себя в качестве «своего», православного, крещеного человека. Соблюдение в общении определенных действий: рукопожатия, объятия, целования и является знаком общности, принадлежности к одному коллективу и равенства в нем. Не случайно «христоносцы» целовались с Арсеньевыми братски, как равные с равными – их уравнял обряд, они равны в пространстве обряда.
В доме также есть наиболее сакрально значимые места: это печь, пространство около печи и Святой угол.В бунинском описании есть и Святой угол – «главный угол»; столы, накрытыеновыми скатертями, что в русской традиции было обязательным, тем более в праздник; и такой элемент аграрной магии, как крест, поставленный в меру с рожью. В весенне-летних обрядах, частью которых и является пасхальная обрядность, аграрная магия была очень широко представлена. Целью ее было обеспечение хорошего урожая. С зерном проводились различные магические манипуляции, одну из которых, очень распространенную, и описал И.А.Бунин.
Естественно, что к XIX веку уже ни крестьяне, ни тем более помещики сознательноне думали о «сакральном пространстве» дома и деревни или о символике «свой – чужой», но архаические представления сохранялись у русских людей глубоко в подсознании и появлялись на свет в виде символов, ведений, рудиментов тех или иных обрядов. Иван Алексеевич исключением не являлся, тем более, как художник, подсознательное он активно использовал в своем творчестве, интуиция зачастую помогала более точно отображать то или иное явление народной жизни.
Троица, Духов день, Петров день.
Троица празднуется в воскресенье, на пятидесятый день после Пасхи. В обрядовую практику православной церкви она была введена Сергием Радонежским и вскоре стала одним из самых любимых народом летних праздников. На русской почве он получил свое национальное осмысление: воплощенная в празднике идея единой Троицы для Сергия Радонежского и его современников соотносилась с идеей единения Руси. Троицкая обрядность является ярким примером органичного сочетания христианской идеи, христианских обрядов с традиционными, весьма архаичными верованиями и обрядами русского народа.
Основными составляющими праздника были ритуалы, связанные с культом растительности, девичьи гулянья, поминание умерших.
Необходимо отметить, что севернорусский и южнорусский варианты праздника имели некоторые различия. Обряды, связанные с поминовением умерших, большее развитие получили на севере, северо-западе России.
Для Елецкого уезда, находившегося на границе цетральнорусской и южнорусской зон, более характерны обряды, связанные с культом растительности и природных сил. Здесь Троица, прежде всего – «лесной праздник», отличающийся большим эмоциональным подъемом, весельем и душевной радостью. Главное его содержание – лесное гулянье, неотъемлемый элемент – троицкая зелень, завивание венков из березы, клена и всякого «разнолесья» (местное выражение).
Следующий за Троицей понедельник носит название Духов день. Троица и Духов день рассматриваются в православной традиции как единый праздник Пятидесятницы.
Русские люди верили, что в Троицу Святой Дух спускается на землю, разливается по полям, появляется в домах. Согласно народным представлениям, он обладал созидающей силой. Идея животворящего начала Духова дня, соединенная с языческими представлениями о Матери-Земле, нашла свое отражение во многих поверьях. Например, считалось, что в Духов день нельзя беспокоить землю: копать, засевать, втыкать палки. В целом, Духов день в обрядовом плане являлся продолжением Троицы.
Петров день празднуется 12 июля (по новому стилю). Этот праздник восходит к древним славянским обрядам, связанным с поклонением солнцу. Особенно ярко Петров день праздновался в южнорусских губерниях: Курской, Рязанской, Воронежской и, конечно же, Орловской, куда входил Елецкий уезд. Петров день и предшествовавшая ему ночь были посвящены гулянью. Накануне Петрова дня отправлялись «караулить солнце». Парни и девушки, женщины и мужчины в ожидании восхода солнца шли на возвышенное место, где всю ночь жгли костры, варили кашу, пели, веселились. Считалось, что в петровское утро солнце играет на небе, переливаясь разными цветами.
Особенностью петровского праздника были, так называемые, бесчинства молодежи. В елецкой местности – это называлось «чередить». Термин и содержание сохраняются и по сей день. Молодежь бегала по деревне и вокруг нее с шумом, грохотом, криком, перегораживала улицы украденными у хозяев предметами: боронами, ушатами, бочками, кольями, выдернутыми из изгороди, забирала все, что не было убрано с улицы, залезала в сады и огороды. В древности подобные бесчинства носили ритуальный характер и были связаны с изгнанием нечистой силы.
Обряды Троицы, Духова и Петрова дней перекликаются между собой. В глубокой древности, как предполагают исследователи, они были частью единого праздничного цикла, связанного с летним солнцестоянием. Особенно широко эти праздники отмечаются в центральной и южнорусской зонах.
Для традиционной культуры характерно ощущение единства человеческого и природного миров. В летних праздниках такое единство выражено наиболее ярко. Бунинская проза передает это чувство единения: «Шли дожди, протекали жаркие июньские дни, зацветали цветы, наступали веселые сенокосы… Помню, как мягко и беззаботно шумел летний ветер в шелковистой листве березы, путая эту листву и склоняя до самых колосьев тонкие, гибкие ветви; помню солнечное утро на Троицу, когда даже бородатые мужики, как истые потомки русичей, улыбались из-под огромных березовых венков; помню грубые, но могучие песни на Духов день, когда мы с закатом уходили в ближний дубовый лесок и там варили кашу, расставляли ее в черепках по холмикам и «молили кукушку» быть милостивой вещуньей; помню «игры солнца» под Петров день…» [28, 320]. Главным объектом поклонения в Троицу была береза, которая издавна почиталась русскими людьми. В поверьях русского народа она выступала как счастливое дерево, приносящее добро, оберегающее от зла, нечистой силы, изгоняющее болезни. Береза символизировала женское начало, считалась покровительницей девушек и молодых женщин. Одновременно с этим береза воспринималась как дерево, связанное с душами умерших. В приведенном отрывке из рассказа «Эпитафия» упоминание березы закономерно предваряет воспоминание о Троице, является эмоциональной прелюдией к нему. В то же время оно закономерно и этнографически: из березы плелись венки, березовыми ветвями украшали дома.
Каша, которую варили на Духов день, является одним из обрядовых блюд, приготовляемых в этот праздничный период. Она символизировала богатство, изобилие и благополучие. Жертвование ее кукушке, которое упоминается Буниным, весьма распространенный обряд. Кукушка в данном случае является одним из обрядовых персонажей, характерных для Троицы. Существовала обрядовая игра «похороны кукушки», кукушка упоминается также в обрядах «троицкого кумления» девушек, у Бунина кукушку просят быть «милостивой вещуньей». Птицы в русской традиционной культуре, в частности и кукушка, ассоциировались с потусторонним миром, с душами умерших. Считалось, что кукушка обладает способностью предсказывать.
Ильин день.
Празднуется 2 августа по новому стилю. Ильин день был для многих регионов России переломным днем, рубежом между летом и осенью. В народе говорили: «На Илью до обеда лето, с обеда осень», «С Ильина дня ночь длинна и вода холодна». Такие представления сохраняются в елецкой местности и по сей день. Главным образом, это касается времени окончания купального сезона.
В народном представлении Илья Пророк взял на себя функции славянского языческого бога Перуна, управляющего природой, в особенности же громом, молнией и дождями, и часто требовавшего себе жертвоприношений. Илью представляли в образе грозного старца, едущего по небу на громыхающей колеснице и мечущего громы и молнии в нечистую силу и в провинившихся людей. В старинной русской песне об убитом громом человеке Илья Пророк говорит:
Уж я дам да эту тучу неспособную,
Уж я на это на чистое на полюшко.
Я стрелу спущу в крестьянина могучего,
Заражу да я грудь его белую!
Не могу терпеть велика беззаконья:
Он не ходит-то, крестьянин, во Божью церковь,
Он не молится-то Богу от желаньица,
О душе своей крестьянин не спохается,
Да он в тяжких грехах попу не кается! [225, 148]
В то же время Илья воспринимался как щедрый святой, наделяющий людей богатством, урожаем, скотом и здоровьем, очищающий мир от всякой нечисти. Люди считали его повелителем дождя, хозяином не замерзающих зимой «гремячих ключей», ручьев и речек, которые появились от удара его огненных стрел, защитником, «кормильцем и поильцем» людей и домашних животных.
Время от времени Илья Пророк показывает свое могущество. В ночь перед своим праздником он часто устраивает так называемую «воробьиную ночь», когда грохочет гром, сверкают молнии, сильный ветер срывает крыши, ломаются деревья, мечутся птицы, волнуется и ревет домашний скот.
Рассказ И.А.Бунина «Жертва» следовало бы привести полностью, как художественную иллюстрацию народных представлений об Илье Пророке.Действие рассказа происходит целиком в рамках праздничного календаря. Крестьянин Семен Новиков – герой рассказа, «Петровками горел», а в ночь под Ильин день молния убивает дочь Семена, отданную отцом в жертву грозному громовержцу. Термин «воробьиная ночь» у Бунина не присутствует, но все признаки такой ночи в рассказе мы видим: «Ветер дул прямо в лицо, задирал, путал волосы», «И такой огонь разорвал всю высь, что у Семена чуть веки не вспыхнули, и такой удар расколол небеса, что вся земля под ним дрогнула», «Темные облака надвинулись над стемневшими оврагами… скотина по дворам беспокоилась, петухи орали» [29, 207,208,209]. В эту ночь Илья предстает в рассказев ипостаси грозного громовержца, повелителя стихий, наследника славянского Перуна. Состояние природы, эпическая речь Ильи, облик Пророка, его действия – все это соответствует народной мифологической картине мира и народному образу грозного пророка. Явлению Ильи предшествует гроза – его стихия: «Семен вышел из избы, …посмотрел на тучу. Она, темно-аспидная, заняла полнеба. Ветер дул прямо в лицо… Мешали смотреть, слепили и молнии, загоравшиеся все жарче и грозней. Семен, крестясь, стал на колени…» [29, 207].
Илья выступает как выразитель Божьего промысла, пути которого неподвластны человеческому пониманию. Илья «серчает» на Семена, наказывает его, но за что, Семену остается неизвестным. Подобное восприятие человеческого существования характерно для писателя, все – тайна, все непознаваемо.
Облик Ильи эпический, он появляется в обрамлении молний и радуг, в грохоте грома и реве ветра: «… а на туче, как церковная картина, начертался и высится огромный зрак: белобрадый, могутный Илья в огненном одеянии, сидящий, как бог Саваоф, на мертвенно-синих клубах облаков, а над ним – две горящих по аспиду зелено-оранжевых радуги» [29, 208]. Эпическая и речь его, в ней слышится былинный размер, былинный слог: «И, блестя очами-молниями, голос свой сливая с гулом, с громами, сказал Илья…
— Непристойно тебе, Семен Новиков, меня, Илью, вспрашивать.
Ты должон ответ держать.
…
— Позалетошний год я убил молоньей Пантелея, старшего твоего:
ты зачем закопал его в землю по пояс,
колдовством воротил его жить?
…
— Летошний год я посек, повалил твою рожь градом, вихрями:
ты зачем прознал о том загодя, запродал эту рожь на корню?
(распределение по строкам – А.Пискулин)
Именно такой Илья обитает в народном мире — мире народных, крестьянских представлений. Он часть этого мира и несмотря на «грозность» все-таки свой, понятный и близкий крестьянам, он знает их нужды, их жизнь. В рассказе он то и дело с эпического языка переходит на обычный, рассуждая как крестьянин: «Это только бездельничать, лапти трепать. На кого же хозяйство останется?» [29, 209]. Во время своего суда над Семеном он советуется с крестьянами, говорит как сельский староста: «Слухайте, князья-хрестьяне, вот я буду судить его, временнообязанного хрестьянина Елецкого уезда, Предтечевской волости, Семена Новикова» [29, 208]. Сам Семен, осознавая всю мощь и силу Ильи, разговаривает с ним как с равным, даже торгуется. Подобные отношения вообще характерны для языческой психологии, особенно индоевропейских традиционных верований. В системе отношений божества и человека главным был обмен – жертва божеству со стороны человека и жизненные блага в ответ со стороны божества. Так поступают и Семен Новиков, и Илья. «Серчающему» Илье Семен предлагает различные «жертвы»: трехрублевую свечку, паломничество в Киев, наконец, свою дочку: «Ну, девчонку, Анфиску, убей. Ей и всего-то второй годок. Девочка, сказать по совести, умильная,- жалко нам будет ее, да ведь что ж сделаешь?» [29, 209].
В этом рассказе Бунина особенно выпукло описано такое явление, как «народное православие», то есть сочетание в религиозном народном поведении христианских и языческих черт, христианской и языческой психологии с упором на язычество. Образ Ильи Пророка в народном сознании отличался особенной архаичностью, он вобрал в себя дохристианские представления о боге громовержце Перуне, он связан с миром природы и со стихией – грозой, в нем как бы персонифицируется мир древней языческой культуры Руси, к которой был так неравнодушен Бунин.
Образ Ильи Пророка встречается и в других произведениях Бунина в контексте древнего, былинного, эпического настроения, обращения к миру древней Руси.
Языку рассказа Бунин намеренно придает былинную, эпическую, местами почти древнерусскую форму, обороты: «белобрадый, могутный Илья», «молонья», «вспрашивать». В языке героев также намеренно подчеркивается традиционная старинная русская речь: «князья-хрестьяне», «позалетошний, летошний год», «кормилец-поилец», «должон ответ держать». Такая речь создает особую атмосферу, превращая бытовое пространство в мифологическое, в котором «временнообязанному крестьянину Елецкого уезда Предтечевской волости»Семену Новикову мог явиться Илья Пророк. Бытовой же язык, вписанный Буниным в контекст мифологического происшествия, не снижает, а лишь усиливает чувство реальности всего происходящего. Бунинские герои – обычные крестьяне, говорящие обычным деревенским языком, занятые обычными заботами,- в мифологическом пласте своего существования оказываются носителями древней культуры, древнего знания,древней русской традиции.
«Жил Семен с тех пор счастливо» — так заканчивается рассказ «Жертва».
Мистический страх перед грозой, по воспоминаниям Муромцевой-Буниной, сохранялся в бунинской семье, жившей традиционными верованиями и суевериями. Живет он и в суходольской усадьбе господ Хрущевых. Они прибегают к обрядово-магическим средствам защиты от грозы: затепливают лампаду перед иконой, вывешивают полотенце, хранящееся с похорон дедушки. Икона обладает охранительной функцией как предмет культа. Полотенце – важный ритуальный атрибут, который славяне наделяли большой магической силой. В сакральном отношении с ним связана символика перехода из мира людей в мир потусторонний, полотенце выполняет роль моста. В этом значении оно использовалось в календарных, свадебных и похоронных обрядах. Так, крестьяне Северо-Запада России считали, что в праздник Троицы души умерших предков приходят в дом по полотенцу, вывешенному у окна. По словам одной псковской крестьянки, «полотенце – это как дорожка для покойников» (данные этнографической экспедиции СПбГУ 1996 года).
В «Суходоле» грозы выступают предвестниками важных событий в жизни семьи и страны. Писатель обозначает их символическую связь с Крымской войной, с предстоящей «волей» — отменой крепостного права, судьбоносными событиями. В русских летописях стихии: грозы, вихри, грады – выступают как предвестники исторических событий, зачастую разрушительных и опасных. В народной эпической и фольклорной традиции и в средневековой русской литературе они выполняют такую же функцию. Так, в «Слове о полку Игореве», столь ценимом Буниным, гроза сопровождает поход Игоря и предвещает гибель его войска:
«Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя
и поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заступало;
ночь стонами грозы птиц пробудила…» [188, 53].
Иван Алексеевич, создавая «Суходол» — свою летопись дворянского мира, использует древнюю символику грозы как литературный прием, усиливающий эпическое звучание текста. Суходольский дом гибнет из-за пожара, вызванного ударом молнии в печку в кабинете покойного дедушки. Для этого события характерна концентрация предметов и явлений, насыщенных глубокой сакральной символикой. О роли грозы и молнии говорилось выше. Печь в традиционных верованиях русских выступает как организующая основа жилища, символ начала жизни, материнского лона. Здесь же она явилась источником гибели суходольского дома, древнего суходольского быта. В Суходоле она явилась символом завершения жизненного цикла усадьбы, дома, их обитателей – своеобразной «суходольской цивилизации». Показательна здесь гибель дома именно в огне, как элементе древней индоевропейской погребальной церемонии. Огонь разрушает прежнее, отжившее, чтобы родилось новое. Сакрализация этого события усиливается тем, что печь находится в кабинете покойного дедушки, таким образом, пожар связан и с миром ушедших предков, игравших важнейшую роль в традиционных славянских верованиях. Предки в представлениях славян выступают как сильнейшие магические существа, тесно связанные с миром живых, оказывающие на него всестороннее воздействие. От них зависело благополучие общины и отдельных ее членов, погода, урожай, своевременная смена времен года и жизненных циклов.
Осенние престольные праздники.
«Осень – пора престольных праздников…» [28, 307]. Престольный праздник считался, наряду с Пасхой, Рождеством, Троицей и другими важными праздниками, главным. Справлялся обычно всем приходом, то есть группой деревень, население которых было приписано к одному храму. Престольный праздник – это праздник села (деревни, слободы), установленный в память о святом или о событии, в честь которых назван храм и церковные пределы. Престольный праздник длился от одного до трех дней. Начинался с официальной религиозной части – молебна. Затем следовали развлечения: ярмарка, прием гостей, застолья. Обязательным было посещение родни, в том селе, где праздновался престольный праздник, уклонение от этого рассматривалось как нанесение обиды. Гостила родня и другие гости, как правило, все праздничные дни, оставаясь ночевать. Традиция празднования престольных праздников стойко соблюдалась и помещиками. Схема праздника в целом повторяла крестьянскую: тот же прием гостей, родни, застолья; только содержание было иным, оно соответствовало нормам и требованиям дворянской культуры.
В основном престольные праздники приходились на период конца лета, всей осени, начала зимы. Это: Успенье (Успение Пресвятой Богородицы 28 августа), Покров (Покров Пресвятой Богородицы 14 октября), Казанская (Праздник Казанской иконы Пресвятой Богородицы 4 ноября), Никола (День святого Николая, Мирликийского чудотворца 19 декабря).
Поэтому Бунин и называет осень порой престольных праздников. Описание престольного праздника в дворянском поместье он дает в рассказе «Суходол»: «На Покров, престольный праздник в Суходоле, Петр Петрович назвал гостей…» [29, 27]; «…посетил даже всех мелкопоместных, даже хутор тетушки Ольги Кирилловны…» [29, 28]; «Все сбились с ног, готовясь к празднику, отдавая и принимая распоряжения, ругаясь, споря, моя полы, чистя синеющим мелом темное тяжелое серебро икон…, боясь, что не застынет желе, что не хватит вилок, что пережарят налевашники, хворостики…» [29, 30]; «…много народу осталось ночевать; весь вечер пили чай, варенья было страшно много…; затем наставили столов, зажгли столько спермацетовых свечей, что они отражались во всех зеркалах, и по комнатам, полным дыма душистого жуковского табака, шума и говора, был золотистый блеск, как в церкви» [29, 32].
Праздниками осени – начала зимы заканчивается годовой круговорот праздников от Святок до Святок.
Использование народного календаря в прозе И.А.Бунина отличается рядом особенностей. Наиболее часто для обозначения времени года употребляются слова: зима, лето, осень, весна. Названия месяцев употребляются намного реже. Названия православных праздников для обозначения времени года количественно примерно равно названиям месяцев, но они несут дополнительную смысловую нагрузку и характерны для рассказов, события в которых, в основном, происходят в деревне. Например, в рассказе «Господин из Сан-Франциско» Бунин использует только названия месяцев. А в рассказе «Суходол» в основном календарные праздники и немного — названия времен года. Если событие в рассказе происходит, например, зимой, то это слово определяет, как правило, характерные особенности погоды и состояние природы. А если употребляется слово Рождество, то оно указывает и на время года (состояние природы и погоды), и определяет поведение человека и его душевное состояние. «Осень – пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору». («Антоновские яблоки») Очевидно, что народ прибран, доволен и деревня имеет другой вид не потому, что просто осень пришла, а потому что – престольный праздник.
Для современников автора было понятно и душевное состояние героев, и мотивация их поступковпри первом упоминании того или иного календарного праздника, так как читатель сам жил в рамках этого календаря. «Каждый день до Покрова купался он». («Чаша жизни») На первый взгляд, Покров здесь только лишь обозначение даты праздничного календаря, но в народном календаре существовало несколько крупных календарных праздников, обозначавших смену времен года. В частности, Покров являлся одной из рубежных дат, отделявших осень от зимы. В народе говорили: «До Покрова не зима, с Покрова не осень», по народным представлениям, именно на Покров должен был выпасть первый снег. Таким образом, Горизонтов прекращал купание только лишь с наступлением зимы по народному календарю.
В рассказе «Эпитафия» другой крупный календарный праздник – Благовещенье — является одним из символов наступления весны, чтосовпадает с народными представлениями о смене времен года и о праздниках как рубежных датах: «…мирно было в степи, тихо в темной деревне, где уже не вздували огня с Благовещенья…». Здесь праздник определяет не только смену времен года, но и жизненный уклад, бытовое поведение, которые, в свою очередь, диктуют и иное душевное состояние.
Русская народная культура – это, в значительной мере, бесписьменная культура. Плоды многовековой духовной и душевной жизни народа долгое время не фиксировались, оказывались незамеченными, неизученными и неописанными. С развитием отечественной этнографии во второй половине XIX века началось фиксирование и изучение традиционной культуры, но эмоциональная и духовная составляющие имеют иную природу, чем объект сугубо научного исследования. Они могли быть описаны в полной мере только художником, писателем.
И.А.Бунин прекрасно понимал ценность духовной народной традиции, сознательно сохранял и раскрывал ее содержание в своем творчестве.
«Мужики суходольские ничего не рассказывали. Да и что им и рассказывть-то было! У них даже и преданий не существовало. Их могилы безымянны. А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесследны! Ибо плодами трудов и забот их был лишь хлеб, самый настоящий хлеб, что съедается. Копали они пруды в каменистом ложе давно иссякнувшей речки Каменки. Но пруды ведь ненадежны – высыхают. Строили они жилища. Но жилища их недолговечны: при малейшей искорке дотла сгорают они… Так что же тянуло нас всех даже к голому выгону, к избам и оврагам, к разоренной усадьбе Суходола?» [29, 8].
«А теперь уже и совсем пуста суходольская усадьба. Умерли все помянутые в этой летописи, все соседи, все сверстники их. И порою думаешь: да полно, жили ли и на свете-то они?» [29, 56].
Нет домов, нет людей, нет ничего, что оставило бы материальное свидетельство их жизни; нет даже преданий о жизни целых поколений. Есть только острое чувство неразрывной связи с этими поколениями. Поверья, обычаи и обряды, вера и суеверия, народное самосознание и мироощущение – вот наши предания, вот то, что не дает прерваться этой связи, и заставляет чувствовать нас свою историю, свою культуру и душу, дает возможность чувствовать себя неотъемлемой частью русского мира.
Восьмого октября 1917 года И.А.Бунин записал в своем дневнике: «Думал о своей «Деревне». Как верно там все! Надо писать предисловие: будущему историку – верь мне, я взял типическое» [134, 299].
«Как верно там все!» — можно отнести не только к повести «Деревня», но и ко всему творчеству писателя, отразившему жизнь русского человека провинциальной России — созидательного центра русского культурного пространства.
От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина: монография. — Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2012. — 238 c.
Постоянная ссылка: http://vorgol.ru/istoriya-eltsa/ot-podstepya-do-pomorya/narodnye-prazdniki/
Примечания:
27. Бунин, И.А. Жизнь Арсеньева. Рассказы и повести [Текст] / И.А. Бунин. М., 1996.
28. Бунин, И.А. Стихотворения. Антоновские яблоки. Рассказы и повести [Текст] / И.А. Бунин. М., 1996.
29. Бунин, И.А. Господин из Сан-Франциско. Рассказы и повести [Текст] / И.А. Бунин. М., 1996.
33. Бунин без глянца [Текст]. СПб., 2009.
134. Петров, В.М. На перекрестке двух дорог [Текст] / В.М. Петров. Липецк, 1997.
188. Слово о полку Игореве. М., 1978.
225. Шангина, И.И. Русские праздники. От святок до святок [Текст] / И.И. Шангина. СПб., 2004.
Статья подготовлена по материалам монографии А.А. Пискулина «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина», изданной в 2012 году. Статья полностью повторяет стиль и пунктуацию автора.
